Сказание о Сибирякове - Л Новиков

Однажды Вавилов увидел среди серых камней одинокий кустик травы. Он вцепился в землю и стойко выносил натиск лютых ветров. Павел невольно сравнил себя с упрямым кустиком. А сравнив один раз, уже не мог не думать об этом.

Пробуждаясь, он теперь спешил в лощинку, где рос кустик. Цел ли он? Ему казалось, что в этих сухих стебельках заключена и его жизнь. Пока цел кустик, жив и он. Погибнет травка, вместе с ней угаснут и его силы. Как-то Павел не выдержал и загородил кустик камнями от яростных атак ветра и, сделав это, с радостью подумал, что стремление жить неодолимо. За долгие дни страданий человек впервые улыбнулся.

На тридцать второй день своего одиночества Вавилов снова увидел судно, на этот раз совсем близко. Он узнал пароход "Сакко". Снова Павел заметался по берегу, снова махал и кричал в отчаянии. И корабль остановился. "Заметили!" Так продолжалось недолго. Пароход бросало на штормовых волнах. Он постоял и вдруг опять двинулся в путь.

* * *

Замерзшая земля искрилась хрусталем изморози. Мертвую тишину нарушили звуки медленных шагов, по россыпи камней стучали сапоги. Человек подошел к маяку и замер: его собака, застыв, лежала на боку, шерсть покрылась инеем. Весь день Вавилов бродил по острову как тень. А к вечеру у старого маяка вырос аккуратный холмик из камней.

Последний костер. Павел зажигает спичку. Она гаснет. Но ни испуга, ни сожаления, он думает равнодушно: "Все равно не спасла бы". Чудится, вроде гудит самолет. "Опять галлюцинация". Но гул нарастает. И потерявший веру в спасение человек поднимает голову. Самолет! Он кружит над островом!

Вавилов ущипнул себя. Сон? Нет. И вправду над головой стальная птица. От нее отделился какой-то предмет и упал неподалеку от маяка. Павел стоял как вкопанный. Зачарованно глядел он на самолет, а тот все кружил и кружил, давая понять: "Мы видим тебя, товарищ". Слезы текли по щекам моряка.

Когда крылатая машина скрылась вдали, Вавилов разыскал сверток. В нем оказались какао, сгущенное молоко, хлеб, медикаменты, теплые веши, спальный мешок. И, наконец, чему Павел больше всего обрадовался, записка: "На крутой волне сесть не смогли, но при первом же случае за тобой придем. Жди нас, не унывай". Тут же давались и советы, чтобы не жадничал, а ел понемногу.

Волнение охватило Павла. Он не находил себе места. Увидел папиросы. Никогда раньше не курил, а тут сунул в рот папиросу. Затянулся. Голова закружилась, и он впал в приятное забытье.

* * *

- Было это в сентябре 1942 года. Времени прошло с той поры много. Но постараюсь все припомнить, - сказал авторам этой повести известный полярный летчик Иван Иванович Черевичный. Он начал перебирать какие-то пожелтевшие бумаги. Достал потрепанный блокнот, полистал его и сказал:

- Вот, кажется, здесь. Слушайте. Это я записал для памяти.

"26 сентября в Диксон, по пути в Архангельск зашел лесовоз "Сакко". Его капитан Владимир Михайлович Введенский сразу же поспешил в штаб морских операций. Там он встретился с Арефом Ивановичем Минеевым и Николаем Александровичем Еремеевым рассказал им следующее: когда "Сакко" проходил мимо острова Белуха, экипаж увидел на скале человека, который бегал и размахивал белым полотнищем. Снять его мы не могли, - доложил Введенский, - Сильная зыбь не позволяла спустить шлюпку". Сообщение взволновало всех. На Белухе могли быть только люди с погибшего "Сибирякова". В это время в воздухе находился гидросамолет летчика Каминского. Ему немедленно по радио дали приказание обследовать остров и, если представится возможность, подобрать неизвестного. Каминский увидел человека. Но море было бурное, и посадка исключалась. Тогда летчик сбросил меховой спальный мешок, теплые вещи и продовольствие, которые оказались на борту, и записку.

На следующий день я летел в Диксон и по радио узнал о случившемся. Так же как и Каминский, сумел сбросить лишь пакет с едой. Весь следующий день мы пытались снять со скалы сибиряковца".

Лишь 29 сентября море несколько успокоилось, - продолжал свой рассказ И. И. Черевичный, - волна спала. Хоть и большой риск, но парня спасать нужно: погода грозила снова надолго ухудшиться. И мы опустились вблизи Белухи. Самолет подпрыгивал на волне, как кузнечик, еле подрулили к берегу. Человек не вытерпел и бросился в холодные волны нам навстречу. Механик и штурман подхватили его, втащили на борт. Сразу дали ему чарочку, переодели во все сухое. Счастливый, он озирался и не сразу заговорил. Потом назвался Павлом Вавиловым, кочегаром с "Сибирякова".

Письма, отправленные сибиряковцами с Диксона, еще были в пути, а вслед им, по тем же адресам, шли однотипные конвертики с короткими скорбными извещениями.

Начальник Архангельского морского арктического пароходства Главсевморпути Бондаренко с болью в сердце подписывал эти листки. Давно ли он сам провожал "Сибирякова" в рейс, желая морякам счастливого пути, жал руку Качараве, Сулакову, Элимелаху. А теперь...

"Надежде Павловне Качарава, г. Сухуми, Фрунзе, 28.

Архангельское морское арктическое пароходство ГУСМП извещает Вас, что Ваш сын Качарава Анатолий Алексеевич погиб в бою за Родину, проявив при этом мужество и стойкость. Арктическое пароходство в связи с этой потерей выражает Вам свое глубокое соболезнование".

Бондаренко, вздохнув, поставил свою подпись и взял другой листок с адресом: г. Архангельск, Вологодская, 43, квартира 5. "Ваша дочь Котлова А. В. и ее муж Котлов И. К. погибли..."

Архангельских адресов было много: Бочурко, Вавиловой, Дунаевой, Гайдо, Прошиной, Павловской и еще и еще. Семьи архангельцев уже знали о постигшей их беде, но формальность нужно было соблюсти.

По-разному воспринималась тяжелая утрата. Елизавета Александровна Прошина неделю не выходила на работу - болела. Потом пришла осунувшаяся и заметно постаревшая. Никто не видел на ее глазах слез, свое горе она скрывала. Только иногда вдруг начинала рассказывать сослуживцам о том, каким хорошим и ласковым сыном был Юра. И почему-то чаще вспоминала его совсем маленьким ребенком.

В семье Петра Гайдо вообще не говорили о погибшем, скрывали извещение от его жены, которая только что родила сына. Конечно, и она узнает, но уж лучше попозже... Трудно было скрывать, а виду не показывали, держались.

Мария Петровна Бочурко приняла удар стойко, так же как и сестра Николая Григорьевича - Ольга. Женщины поплакали вместе и решили Нонне ничего не говорить. Девочке рассказывали, что папа в море. Ольга согласилась присматривать за Нонночкой, и Мария Петровна пошла работать.

Все уже примирились с мыслью, что никогда больше не увидят дорогих сердцу людей, как вдруг...

Весть о том, что найден один из сибиряковцев, быстро облетела Архангельск. Снят со скалы кочегар Павел Вавилов! Тридцать шесть дней он прожил один на пустынном острове. Семьи моряков осаждали пароходство: может быть, еще кто отыщется? Появилась надежда, и в каждой семье верили, что если уж кто найдется, так, конечно, их Петро, Иван, Семен, Андрей. А что рассказывает Вавилов? Всем хотелось поговорить с ним, но кочегар лежал в больнице: голодная жизнь на острове, одиночество сильно отразились на его здоровье, врачи строго охраняли покой Вавилова. На расспросы отвечали неутешительно: "Не помнит кочегар всего. Говорит, что бой был страшный, что моряки сражались храбро, стойко и, наверно, все погибли с кораблем". Однако женщины ждали.