Искатель. 2009. Выпуск №07 - Станислав Родионов

Надо бы просто поговорить, все друг другу сказать, но по-чему-то язык не поворачивается. Ведь если сейчас завести разговор об этом, то придется объясниться и о сегодняшней ночи.

— Знаешь, — вдруг сказал Родион, — я не смогу сегодня никуда пойти.

— Что так?

— Есть у меня неотложные дела.

— Не скажешь, какие?

— Нет. Пусть и у меня будут от тебя тайны.

Он пошел домой пешком; улица, вся в солнечном свете, казалась ему нереальной, нарисованной. Вот именно здесь он вчера увидел ту, другую…

Все это какое-то наваждение. Раньше Родион был уверен, что такое бывает только в кино: видеть человека, с которым ты близко знаком, и не узнать, сомневаться — она ли это или ее двойник? Принц и нищий: мальчика не узнал даже его родной отец. Что там еще? Королевство кривых зеркал: Оля и Яло, пионерка и ее отражение, актрисы-близняшки, попросту Таня и Оля Юкины, фильм Александра Роу, 1963-й год… Анидаг — гадина. Ягупоп — попугай. Клянусь красотой своего отражения! Посмотри на себя со стороны! Чтобы стать королевой, ваша прабабка казнила свою сестру!

Может быть, все дело в том, что мы невнимательно смотрим друг на друга… Получается, что мы не видим друг друга в реальности, а действительно как-то галлюцинируем, и наше зрение, отрицая явные отличия, старается сгладить их, создавая привычный образ?

Его мысли прервал звонок Зуева:

— Я на втором маршруте, угол Садовой и Венцека, придешь?

— Уже иду! — Ноги Родиона сами собой завернули направо, подтягивая за собой туловище, которое все еще стремилось в сторону дома, держа телефонную трубку около уха.

Второй маршрут как раз и начинался в той пивной на углу. Вернее, последние годы там было кафе с официантами, но это не важно.

Друзья встретились, разговор увел Родиона от насущных мыслей на несколько часов. Пивной маршрут не был пройден до конца, и поздно вечером Родион обнаружил себя дома. Он лежал на свой кровати, раскачиваясь вместе со всем домом, то погружаясь в сон, то пробуждаясь с огнем в груди.

Где-то около трех, зайдя на кухню попить, он заметил неубранный надувной матрас и свернул его. Запах женщины… Запах всего, что происходило здесь вчера.

Он лег навзничь на кровать и уставился в потолок. Кого он любит — Машу или ту, которая была здесь ночью?

Петров женат был на ее сестре, но он любил свояченицу…

Пока и не женат. Неужели вчера и правда была Дарья? Если да, то Маша рано или поздно узнает об этом.

Родион представил себе свадьбу. Внезапно заявляется Дарья. Сестры мирятся, обнимаются, Дарья бросает короткий взгляд в его сторону.

— Знакомьтесь! Вот мой жених, вот моя сестра.

— А мы, типа того, уже знакомы…

Незаметно подкрадывалось утро, выбеливая дверь, а Родион все думал о событиях последних дней, и ему казалось, что он знает к ним какой-то ключ, который все ускользает из его пальцев, словно во сне…

Татуировки — вот что было ключом. Но ведь они могли быть наклеенными! А это еще зачем? Может быть, Маша — просто сумасшедшая? А нужна ли ему сумасшедшая жена? Может быть, тогда лучше — Дарья? Где ее теперь искать? Стоп. Если Маша сумасшедшая и она наклеила татуировки, то это значит, что никакой Дарьи вообще не было и нет. Ты засыпаешь…

Звонок в дверь. Кого это могло принести в такую рань? Разносчик гнилой картошки?

Родион встает, накидывает халат-привидение, сам порхает призраком по темному коридору, отражаясь в старинном бабушкином зеркале с замутненной амальгамой… Смотрит в глазок: не может быть! Распахивает дверь, с лестничной клетки врывается холодный воздух, раскачивает полы халата. На пороге стоит Маша.

Она не причесана, кое-как одета, под глазами бессонные круги. Она буквально падает ему на грудь, он подхватывает ее.

— Что случилось — эксперимент закончен? — говорит Родион, обнимая ее за талию и вспоминая, что в этом самом месте у той, другой, — два стреловидных дракона…

Нет, сейчас неуместен этот легкий цинизм.

— Родя, — говорит она, — Родя! Я хочу рассказать тебе все.

Холодно. Вот, сейчас она скажет, что в Москве у нее был другой. И он, ее жених, ее немедленно простит. Родион заранее знал, что простит и никогда не попрекнет. Ни одной женщине он бы не простил измены. Это может значить только одно: никого из них он не любил. Верных и неверных, честных и лживых — никого. И только ее он на самом деле любит, и произошло с ним такое впервые в жизни.

— Это не то, что ты думаешь, — вяло пошутила Маша, вбрасывая в разговор одну из расхожих фраз, над которыми они оба дружно смеялись.

— Я слушаю, милая.

Маша всхлипнула.

— Я дура, скрытная, замкнутая дура. Я всегда была как будто половинкой человека, частью своей сестры. А теперь сестры нет. И мне вдвойне паршиво. Я путано говорю, да?

— Говори! — Родион вдруг понял, что сам сейчас расплачется, и это могли быть слезы умиления: так он в эту минуту гордился собой — за открытие любви, за готовность прощать…

— Говори что хочешь. Только не молчи больше.

— Мне надо очень многое тебе рассказать. Я должна была сразу прийти к тебе, как только со мной начало происходить это. Ведь кроме тебя у меня никого нет на свете.

Это — другое. Нет никакого мужчины. И прощать теперь вовсе не надо — достаточно было одной готовности простить.

Он взял Машу за руку, провел на кухню, мягко усадил в кресло, погремел спичками, зажигая газ. Стукнул чайником о плиту.

— Я не знаю, что со мной произошло в Москве, — тихо сказала Маша, — но это не было конкурсом красоты.

Родион с удивлением посмотрел на нее.

— Лунный дождь… — медленно проговорила она, помолчала и повторила: — Лунный дождь.

Маша говорила долго, Родион не перебивал ее.

Глава четвертая

Лунный дождь

Она видела его один раз в жизни, много лет назад, и, хотя та ночь была связана с ужасом и болью, Маша вспоминала ее с тайным восторгом, потому что именно тогда в ее душу вошел и навсегда в ней остался — лунный дождь.

В одном тайном месте, за линией серых сараев, была выломана штакетина в заборе, и они с сестрой вылезали через эту дыру на свободу, шли по неширокой балке, где на дне искрился ручей, распухавший в дождливые дни, и он, словно серебристая путеводная нить, выводил их прямо на Урал, на обрыв. Там, где балка срывалась в голубую бездну и ручей разваливался на десяток звонких водопадов, они построили шалаш — из дубовых и сосновых ветвей, пахнущих баней и белыми грибами.

Они сушили сухари и прятали конфеты, и однажды, когда показалось, что запасов достаточно, убежали из детского дома навсегда — дождались, когда все в палате уснут, тихонько положили вместо себя кукол из свернутой одежды и вылезли из жилого корпуса через окно девчоночьего туалета.