Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

Несколько дней позже сообщено в Вену, что Государь, оставаясь верным своим целям, решается совершенно отделить свои войска от австрийских, с тем, чтобы они действовали под начальством Суворова в Швейцарии независимо. В конце рескрипта к нему прибавлено: "весьма желаю, чтобы император Римский один торжествовал над своими врагами или чтобы он снова убедился в той истине, столь простой и осмилетним опытом доказанной, что для низложения врага, бывшего уже раз у самых ворот Вены, необходимы между союзниками единодушие, правдивость и в особенности искренность". В тот же день 16 сентября граф Ростопчин написал Суворову: "Государю угодно было бы, чтобы вы, по выходе из Италии, попросили абшида от Римского императора; зачем вам носить мундир столь несправедливого против вас государя"? 14.

Но Государь, заботясь о сосредоточении русских войск в Швейцарии, о плане их действий и других крупных вопросах осенней кампании, не вполне себе уяснил опасность ближайшую, - которой подвергался Римский-Корсаков. Донесения Суворова открыли ему глаза, и Павел I стал сильно беспокоиться за судьбу русского корпуса. Он еще раньше дал повеление, чтобы Корсаков не предпринимал никаких важных действий без разрешения Суворова, а теперь поручил последнему полное распоряжение корпусом в Швейцарии и указал поспешить соединением с ним. Не довольствуясь этим, он, под влиянием душевной тревоги, обдумывал меры на разные случаи и сообщал их Суворову, называя венскую политику "гнусною", австрийских министров "бесчестными" и т. под. Но не смотря на это, он все еще не покидал мысли о возможности лучшего оборота дел и излагал свои предположения о вступлении Суворова во французские пределы. Болезненная сила воображения увлекала Павла I за пределы возможного и питала в нем утешения и надежды, для которых не имелось уже рассудочных оснований. Он даже обратился с декларацией ко всем членам Германской империи, приглашал их присоединить свои войска к русским и сообщил Суворову свои виды на разные случаи, если бы к русским войскам примкнули контингенты Германских владетелей. Но вместе с тем он до такой уже степени не доверял своему союзнику, что на случай вторжения Суворова во Францию, предостерегал его от "двух задвижек", разумея австрийские армии эрц-герцога Карла и Меласа. Допуская также возможность отдельного мира между Австрией и Францией, он обдумывал меры к защите пределов своей Империи, писал Суворову о сохранном возвращении войск в Россию и предназначал его для командования всей вооруженной силой на западной границе Империи.

Велико было доверие Государя к Суворову. Подозрительный, недоверчивый, склонный к ограничению всякой власти, кроме своей собственной, Павел I давал однако же своему полководцу обширнейшие, безграничные полномочия. Точно также он поступал, сообщая Суворову свои наставления, или вернее сказать мысли, на разные случаи; он как будто боялся сказать что-нибудь лишнее, связать подданного обязательностью указаний государя. В подобных рескриптах Павел I постоянно делает оговорки, предоставляющие Суворову полную волю - принять или не принимать указание; употребляет слова "советую", "на ваше усмотрение" и другие подобные. В одном из рескриптов он выражается даже так: "сие предлагаю, прося простить меня в том и возлагая на вас самих избрать - что делать;... верьте, что я знаю цену вам". Такое отношение Павла к Суворову, порожденное обстоятельствами, действительно было единственно-возможным путем; подробные обязательные инструкции оказались бы неисполнимыми или гибельными. Во всяком случае, возможность подобных безграничных полномочий едва ли могла даже присниться членам Венского кабинета, по отношению к своим генералам. Выступление Суворова с одними русскими войсками, при обстоятельствах самых неблагоприятных, сделалось таким образом неотвратимым. Надо было торопиться, но в сроке капитуляции тортонской цитадели заключалось препятствие; Суворов остался выжидать, с тем, чтобы потом наверстать быстротою похода. Однако такое выжидание было крайне томительно в виду тревожного будущего, а потому он решился положиться на авось, тронувшись в путь хоть несколькими днями прежде срока. Рано утром, 28 августа, Дерфельден выступил из Асти, а Розенберг из Ривальты, - оба по направлению к С.-Готару. Но в тот же день, к вечеру, получено известие, что неприятель тремя сильными колоннами показался из гор для освобождения Тортоны, а потому Суворов приказал войскам возвратиться. Обратный поход произведен с быстротою замечательною, за что объявлена от фельдмаршала благодарность. Августа 30 Моро, не зная еще о возвращении русских войск, предпринял вторую попытку к освобождению Тортоны, но удостоверившись собственными глазами в присутствии корпуса Розенберга, отступил. В тот же день австрийские войска заняли, по условию капитуляции, караулы у цитадельных ворот, и на завтра французский гарнизон, в числе почти 1,100 человек, вышел из крепости, оставив 75 орудий, большое число ружей, пороху и других запасов. В 7 часов утра русские войска снова выступили в путь по направлению к Швейцарии.

Поступок Суворова заслуживает внимания. Австрийские войска уже были сданы Меласу, который оставался в Италии самостоятельным главнокомандующим, и всякое промедление в движении русских корпусов, могло нанести вред им самим на новом театре войны. Несмотря на это, Суворов счел долгом выполнить свою обязанность до конца, хотя гофкригсрат и эрц-герцог Карл поступили с ним самим совсем иначе. Очевидно, на чьей стороне союза находилась честность.

Русские войска следовали к Сен-Готару, тяжести их направились кружным путем чрез Верону, Тироль, Форарльберг и по северному берегу Боденского озера, а полевая артиллерия по озеру Комо, чрез Киавенну, в долину Энгадин и затем чрез Ландек и Блуденц в Фельдкирх. Не только полевые, но и полковые орудия шли в этой колонне; взамен их Русские должны были получить 25 горных пушек, и к действию из этой новой артиллерии приказано было приучить прислугу. Войска были облегчены до последней возможности. В продолжение Итальянской кампании они имели при себе гораздо меньше обозов, чем в предшествовавшие войны с Поляками и Турками, но, по замечаниям иностранных писателей, были все-таки слишком обременены тяжестями. Давняя привычка и злоупотребления поощряли офицеров и солдат прибегать к разным изворотам, чтобы обойти распоряжение. Например, было строжайше запрещено офицерским женам следовать за армией; несмотря на то многие дамы переодевались в мужское платье и не расставались с мужьями, прячась от Суворова. Теперь все, что требовало перевозочных средств, было послано в дальнюю отдельную колонну; при корпусах не оставалось никаких тяжестей, кроме вьюков. Многие офицеры даже вьюков не имели, ни верховых лошадей, а шли пешком со скатанною шинелью через плечо и несли на себе узел с провизией. Войска двигались весьма быстро, но без утомления и без отсталых. Распоряжения отличались точностью, порядок соблюдался образцовый. Выступали в 2 часа утра, в 10 часов солдат находил на привале готовую кашу, подкреплял силы, раздевался и спал несколько часов. В 4 часа, когда полуденный зной начинал спадать, выступали в поход снова, шли часов шесть и, приходя около 10 часов на ночлег, находили готовый ужин 15.