Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Двое суток подписываю.
Больше суток ей еще ни разу не давали.
– Мужику своему передай, чтоб времени зря не тратил, передай, не забудь, – напутствовал ее Васин, отдавая бумагу.
– Неприличное вы говорите, гражданин начальник, – хихикнула женщина, направляясь к выходу. Ее зад был обтянут мятой юбкой с налипшим от казенных одеял ворсом.
– Передай, что сказал: проверю, – жестко повторил Васин, и она поняла, что начальник не шутит.
– Передам, передам, – оборачиваясь, пообещала она.
Безветренный день достиг полноты света, блеска, голубизны.
– Ну, чего встала, следующую зови, – скомандовал капитан.
3
– К начальнику идите кто-нибудь, зовут, – сказала тетка, выходя в коридор.
Александра Юрьевна решила пойти последней. В штабе было действительно тепло; гуляя по коридору, Александра Юрьевна изучала местность. Четыре зарешеченных окна выходили на заснеженный внутренний двор; обрамлявшие его рукотворные сугробы поражали строгой прозрачностью голубых теней.
Под ногами скрипели крашеные, хорошо промытые половицы; все это напоминало уютный сельсовет какого-нибудь Урюпинска. В случае полной неудачи Игорь Львович получит много еды и затыренные по уговору деньги; никакого родства между женатым Рылевским и девицей с фамилией Полежаева быть не может.
Солнце било по окнам слева и ложилось на пол теплыми пятнами, расчерченными на клетки, так что на широких гладких досках можно было играть в крестики-нолики.
Александра Юрьевна раскисла в тепле и совершенно успокоилась. В рюкзаке, брошенном ею у батареи, что-то портилось, но страшно не хотелось вытаскивать его в холодные сени.
На стене висела прошлогодняя стенгазета, орган печати учр. ВВ-201/1 под названием «Колючка»; она посвящалась минувшей годовщине Октября.
В левом нижнем углу ее располагалось стихотворение, написанное от руки крупными затейливыми буквами. Стихотворение принадлежало перу некоего Васина и имело название простое и романтическое: «Дорога». Рядом неизвестный художник изобразил мента, нахохленного от холода и обиды; ветер носил над ним осенние листья, сплошь желтые или сплошь красные; над головою страдальца висела тяжелая дождевая капля, похожая на луковку. Подле мента торчал тонкий покосившийся столбик с желтой табличкой, на которой, в свою очередь, красовалась ярко-красная буква «А». Из-под сапог путника растекалась лужа, наводившая на мысли скорее о недержании мочи, чем об осенней распутице.
Текст же был гораздо сильнее иллюстрации.
Как спешил я, как я торопился,
Вышел раньше и к автобусу бегу,
Ведь в Перми я должен очутиться
Ровно к десяти у ИТУ.
Третий час я жду на остановке,
А автобусы-машины не пришли.
В небесах плывут, как письма к богу,
Облаков прозрачных корабли[41].
Александра Юрьевна задохнулась от восторга и побежала к рюкзаку, чтобы достать ручку, но по пути была перехвачена маленькой неопрятной старухой, выходившей из рорского кабинета.
– Иди, звали уже, – заворчала бабка. – Чего тут бегаешь?
Небольшой худощавый мент улыбнулся Александре Юрьевне вполне дружелюбно, вежливо предложил присесть и, не спрашивая ни о каком родстве, протянул странный листок, похожий на бланк почтового перевода.
– Вы ведь у нас впервые, так что подписать придется, – пояснил он.
Сашка прочла, что она, такая-то – полстроки жирных точек, – ознакомлена с внутренними правилами ИТУ общего режима и обязуется не проносить на свидание огнестрельного и холодного оружия, фотоаппаратов, алкогольных напитков и наркотиков. Проклятье. В рюкзаке ее осталась бутылка с прекрасным заморским алкогольным напитком, которым и надо было поощрить начальника вот теперь, с глазу на глаз. С досады она закурила, не спросясь, и перевернула листок. «…А также: деньги, чай в количестве, превышающем…»
– Вот здесь распишитесь, – указал ей мент, – и давайте ваше заявление.
Александра Юрьевна расправила сложенный вчетверо листок.
– Все правильно, только степень родства не указана, – протянул капитан. – Ну ничего. Вы ведь порядков наших еще не знаете. Так кем вы приходитесь этому – Рылевскому И. Л.?
Вопрос его почему-то звучал фальшиво.
– Сестра, – беззаботно ответила Александра Юрьевна и быстро добавила: – Не помню, как это родство называется, в общем, разные у нас отцы при общей матери.
– Так и запишем, – обрадовался мент, – в дело вы, правда, не внесены[42], ну так и дело необычное у вашего… э-э… брата, так? В общем, поверю вам на слово, сутки подпишу, а больше суток мы только женам даем.
Розовым и голубым мерцала изморозь на окне, мешая как следует рассмотреть изнутри забор с рядами заиндевелой проволоки.
Капитан с удовольствием вычертил лихую закорючку и протянул листок Александре Юрьевне. Под заявлением значилось: разрешено личное свидание длительностью одни сутки, число и подпись. Все это далось ей легко, будто во сне, безо всяких усилий с ее стороны, само вплыло ей в руки.
«…свидание длительностью…» – нацарапанная острым писарским почерком строка, несомненно, является давно прошенным ею ответом свыше. Валаамова ослица, а вернее, ее собственный осел был чисто выбрит, подтянут и по-своему симпатичен и благодушен.
– Спасибо, – искренне поблагодарила его Александра Юрьевна. Коньяк, забытый ею в рюкзаке, был бы здесь совершенно неуместен. Такое совершается всегда просто, естественно, без глупой суеты и лукавства.
Она еще раз поблагодарила начальника и медленно пошла к двери, перечитывая на ходу прямой и короткий ответ.
4
– Сейчас открою, начальник, – вежливо отвечал Анатолий Иванович, отодвигая щеколду.
Брякнула и покатилась по полу мятая посудина, наполненная золой и всяким недогоревшим хламом.
– Палить пора вашу дачу, – заорал отрядный; войдя со свету в полутемную хибару и наступив нечаянно в миску с золой, он отпрыгнул и, чтобы не упасть, схватился рукою за раскаленную печь. Взметнувшаяся в воздух зола оседала мягко и медленно.
– Дверь прикрой, начальник, сквозит, – попросил Анатолий Иванович.
Начальник воздел правую руку, будто собирался залепить Пехову пощечину, и стал трясти ею и дуть на растопыренные пальцы; на них мгновенно поднялись и пошли в рост прозрачные волдыри.
– Поссать поскорее надо, начальник, – некстати посоветовал Пехов.
– Десять суток. Оскорбление при исполнении, – медленно, кряхтя от боли, ответил отрядный. – Пошли.
Игорь Львович уже пихал в карманы приятелю чай и курево.
– Поссы лучше, начальник, – настаивал Пехов. – В ШИЗО успеем, а не сделаешь, как говорю, долго еще тебе дрочить левой придется.
– Пошли, – повторил мент.
Анатолий Иванович шагнул к выходу.
– Да не ты, – простонал Гвоздь. – Рылевский, на свидание. А тебе я вечером морду разобью. Левой у меня еще лучше выходит, вот посмотришь. Ну ты идешь или помочь? – заорал он на Рылевского.
– Послушай, начальник, – заговорил Игорь Львович, когда они вышли из рабочей зоны, – он ведь тебе правильно сказал. Не веришь, хоть у фельдшера спроси, факт такой, медицинский. А ты – ШИЗО сразу.
Отрядный, не отвечая, быстро шел вперед. Сильно хрустел снег, и солнце
