Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не знаю, – тоскливо сказал Валентин Николаевич.
Чудные январские сумерки доживали последние свои минуты. Чуть отвернешься от окна, закуришь, помешаешь в стакане, а тьма внешняя, как амальгама, уже превратила стекло в черное зеркало.
– Обязан знать, – сказал майор.
Знать бы еще, как отделаться от той идиотки, что ждет его сейчас к ужину. Версию с командировкой он отбросил еще днем: она означала, что квартира и ключ от нее остаются в руках захватчика.
– Я смотрю, ты и домой не торопишься, – заметил майор. – Бондаренко, выходит, напрасно на тебя клепал, что ты все пораньше смыться норовишь. Это он из зависти, наверно, да?
– Не знаю, – все так же тоскливо отвечал Валентин Николаевич. – Не знаю. Вам видней.
– Ладно, рассиживаться тут действительно нечего, пусть бондаренки сидят. А ты прямо завтра делом займись. Прослушку тряси. Питерских запрашивай каждый час, пусть работают. Не упусти момент, когда приедет.
– Все равно ничего не выйдет, – сказал Валентин Николаевич. – Не получится у нас ни любви, ни дружбы: она ведь меня на допросе видела. Вы же и распорядились тогда.
– Что-то ты, я смотрю, с утра сегодня невесел. Может, половые проблемы задавили?
– Задавили, предположим, – признался Валентин Николаевич.
– Так ты б их лучше отложил пока, лейтенант, – посоветовал Губа. – А то я случайно забуду, что ты на самом деле идиот, подумаю ненароком, что так, притворяешься, и тогда… Ты что, действительно до сих пор не въехал?
– Не въехал, – повторил Первушин. – Я вообще, когда хамят, не въезжаю.
– Да ты храбрый парень, я понял, – протянул начальник. – Есть такие храбрые, чем больше боятся, тем сильнее вые…ся. Очень, кстати, с ними работать трудно. Неужели не понимаешь, что стажер тоже человек и может изменить свои взгляды под влиянием… э… мужества, добра и прочего, что она, Александра Юрьевна, и явила ему тогда, на допросе. И поначалу он ни на что, кроме самой возвышенной дружбы и просвещения, и не претендует. Она победила тебя не по-женски, а по-человечески, понимаешь? По-женски ей было бы неинтересно; а попробуй-ка победи врага – или полуврага – умом, правдой, отвагой, а? Она должна на это купиться, понимаешь? Обязана.
Все это звучало довольно правдоподобно и оттого нравилось Валентину Николаевичу все меньше и меньше.
– И не думай, что она дурочка. Как бы ты к ней не подлез, все равно вопрос будет оставаться – не по заданию ли ты поешь. И не подпустят тебя ни к тайночкам, ни к секретикам. А ты и не лезь. Ладно, разговор долгий, час поздний. Займись пока что прослушкой, приезд не пропусти… И еще: про институт ты решаешь, будем сообщать или нет.
Домой Валентин Николаевич шел пешком. Желтые окна сладко пели о вечернем уюте; мирные граждане пили там чай, дышали на замерзшие стекла, чтоб рассмотреть, что показывает градусник, и с удовольствием говорили: к тридцати потянуло, – наливали себе еще чаю с яблочным вареньем и, обалдев от тепла, впускали в форточки острую, мгновенно падающую вниз струю холодного воздуха.
И ни у кого из них не гостила драная мымра со скользкими, вечно попадающими в словари чулками, бездарная охотница на хорошего мужа.
И никому из них не надо было решать, когда и как начать уничтожение другой, дурацкой и жалкой мымры.
…Была у зайчика избушка лубяная, а у лисы ледяная… Ну да, – заулыбался Валентин Николаевич, – была у него, зайчика, уютная избушка – Лубянка; дальше не получалось – не на службу же она к нему вселилась, тем более что и контора его не на Лубянке стоит.
…Так поступают интеллигенты: собрать вещи, пойдем-пойдем, срочно, командировка, самолет, опаздываю, целую, звони.
…Так поступают настоящие мужчины: прости, звонила моя невеста, завтра приезжает, – откуда? – а, из Питера, Рязани или вот – из Перми, – не говорил, да, но ты ведь и не спрашивала, а теперь, сама видишь, мне надо отдохнуть, дом привести в порядок, так что прощай немедленно и навсегда.
…Слеза катится по ее щеке, но зато с какой восхитительной быстротой, как в крутящейся назад ленте, исчезают из комнаты ее чулки, шпильки, всякая дрянь, и вот уже каблуки простучали по лестнице – тук-тук-тук – последним глухим укором. А сам он не тащится, как ишак, на мороз с псевдокомандировочным чемоданчиком, а наслаждается вновь обретенным покоем дома, наливает себе чаю с яблочным вареньем, открывает форточку…
Перед дверью Валентин Николаевич закурил и стал искать ключ, обшарил все карманы и тут вспомнил, что ключ-то внутри.
– Пронеси, Господи, – взмолился он, хотя обычно Бога не беспокоил, считая, что тот практически не имеет к нему отношения.
Он потоптался еще немного, собираясь с духом, поджег погасшую сигарету и позвонил в дверь.
2
Прапорщик предупредительно распахнул дверь и придержал ее ногою; нагруженный свертками Рылевский прошел в секцию.
– Ну, отдыхай, Рылевский, – ласково распрощался мент; из кармана у него торчала небрежно завернутая в газету колбаса.
– Про чечена не забудь, начальник, – строго сказал Рылевский.
Шнырь, удивленный неожиданным появлением злого и обвешанного пакетами политика, не решился спросить, в чем дело, а лишь четко и кратко доложил обстановку:
– В ШИЗО Анатолия Ивановича забрали, волки, прямо с рабочки вытянули. А там, говорили, в камере одной стекло выбито. Вилы[43].
Игорь Львович кивнул, молча сунул ему две пачки папирос и потащился к своей шконке. В секции было душно и шумно, как всегда; подойти к нему никто не решился.
Игорь Львович сбросил свой затейливый груз на шконку и расположился напротив него, на пустующем ложе Пехова. Некстати заныл затылок, и знакомая тошнотная боль потекла от него к вискам.
Отсыревшая беломорина то и дело гасла; пахли больницей истерзанные апельсины, и запах их перемешивался с рыбной вонью вскрытых на шмоне консервов; очень хотелось засунуть все это в один мешок, утрясти, чтоб перемешалось окончательно, и выбросить вон.
Из апельсинового пакета натекло на одеяло; лежавшие подле него папиросы подмокли; пришлось начать разбор. Игорь Львович поставил вскрытые банки на тумбочку, разложил папиросы для просушки и погрузился в мрачное оцепененье.
– Магазин аткрываешь, а? – спросил подошедший бесшумно чеченский брат. – Или кафе «Соки – воды»?
Вид у Рылевского был такой, что деликатный по-своему чечен тут же сменил тон и вполне искренне поинтересовался, кто приезжал и отчего прервали свидание.
– Та, что не по паспорту, – отмахнулся Игорь Львович.
– Витрину тваю падвину, да? – Магомет сдвинул сигареты и присел на шконку. – Ну и как думаешь, какой пес это сделал?
– РОР, сука, кому ж еще, – быстро отвечал Игорь Львович.
– Правильно, – похвалил
