Триада - Евгений Чепкасов

– Любопытно, – одобрил Артурка, внимательно выслушав. – Весьма любопытно.

Польщенный Гена улыбнулся и по тону приятеля представил себе выражение его лица: изредка, в таких случаях, как этот, удобочитаемая пластилиновая мимика Артурки сменялась утонченной, полуулыбчивой, слегка загадочной и чрезвычайно интеллигентной миной.

– Спасибо за рецензию. Вообще – дико писать хочется… Ты что, кстати, звонишь?

– Так просто. Вчера с одним парнем две бутылки бормотухи ужрали. Я ему по пьяни в шахматы партию проиграл. Три, правда, выиграл – три с половиной на полтора. До двенадцати сидели, потом я его до дома провожал – на хрена я его, спрашивается, провожал? В час где-то вернулся, спать лег. Ты слушаешь?

– Да, – ответил Гена, наблюдая, как минутная стрелка медленно ползет к отмеченному делению.

– У тебя время есть?

– Немного.

– Я быстро. Эх, мне и сон приснился!.. Давно таких не было. Короче… А вы делали в садике «секреты»?

– В каком садике?

– В детском. Теперь ты спросишь, что за «секреты», – так, что ли? Алло!

– Погоди, Артурка. Я вспоминаю…

– Не грузись, Ген. Сейчас я тебе…

– Вспомнил! – радостно воскликнул Валерьев. – Это, значит, когда в земле копают ямку и кладут туда фантик или еще какую-нибудь фигню, закрывают стеклом и засыпают землей…

– Правильно. А через денек-другой отгребаешь землю и кайфуешь… У всех, наверное, такие «секреты» были в наше время…

– И у детей, и у взрослых. Классно!

– Я только садик имел в виду… Правда, классное обобщение – используй где-нибудь.

– Постараюсь. – Валерьев глянул на часы, сглотнул и уведомил: – Извини, но мне скоро уходить, так что…

– Но ведь две-то минуты у тебя есть! – уверенно и обиженно проговорил собеседник. – Если тебе неинтересно – тогда другое дело.

– Рассказывай, сновидец. Я слушаю.

«Вот, блин, манипулятор! – неприязненно подумал Гена. – Дождешься – истолкую я твои сны по Фрейду!» Но на самом деле ему было очень интересно.

– Короче, сон такой. В садике у меня был «секрет» – под здоровенным осколком оконного стекла; там еще червяк жил и фольга от конфеты лежала. Червяк там полно ходов нарыл, и один раз я его даже застукал – здоровенный такой выползок… Но это не сон, это воспоминания. А снится мне, что я, уже взрослый, иду разыскивать свой «секрет». Был день, но в садике почему-то никого не было. И еще было очень жарко – прямо чувствовал, как по коже пот течет. Короче, нашел «секрет», отгреб землю и вижу: там какой-то огонь горит. Разгребаю дальше (а руки грязные, под ногтями – земля); в конце концов расчистил огромный квадрат – метра полтора на полтора. Смотрю: там подземный ход с факелами на стенах и еще табличка: «В случае необходимости – разбить стекло». Что ты ржешь? Да, такая табличка.

Короче, я подпрыгнул и провалился в подземелье, но стекло почему-то осталось целым. Под землей было холодно и сыро, я весь мурашками покрылся и сначала грел руки возле факела, а потом снял факел со стены и пошел. Это был лабиринт – сплошные развилки, и еще кто-то позади меня выл и хихикал. Потом я встретил тебя. Продолжать или ты торопишься?

– Продолжай, конечно! – взбудораженно попросил Гена. – Так это я выл и хихикал?

– Нет, не ты, – загадочно ответил Артурка. – Ты там крутым оказался – в доспехах и с двуручным мечом.

– Ни фига себе!

– Я тоже удивился: Генка – и с двуручным мечом. Спрашиваю: «Что ты здесь делаешь?» А ты мне: «Защищаю детей от Муравьиной Львицы». А Муравьиная Львица – это, типа того, ведьма, она как раз и выла в подземелье. Над нами же детский сад был – вот она и ждала, что кто-нибудь к ней провалится. Но никто провалиться не мог, пока ты читаешь какую-то молитву, – кажется, Иисусову. Есть такая?

– Есть. Многие святые читали ее непрерывно.

– А ты так можешь?

– Нет, конечно.

– А в моем сне ты читал ее постоянно, и поэтому дети не проваливались к ведьме. Короче, ты сказал, что ведьму надо убить, но ты, типа, этого сделать не можешь, потому что на тебе есть крестик. Снять ты его не можешь, потому что без него нельзя молиться, но и Муравьиную Львицу с ним убить нельзя, потому что вокруг тебя образуется защитное поле, и вы с ней не можете сойтись ближе, чем на три метра.

– Как всё сложно!

– Еще бы. Специально такое хрен придумаешь! Короче, ты отдал мне доспехи и меч, и мы пошли искать ведьму. По дороге базарили на философские темы – точно не помню, о чем. Кажется, я тебе комплимент сделал: типа, как атлант держит на своих плечах небесный свод, так и ты своими молитвами держишь своды подземелья… На хрена я тебе, спрашивается, комплименты говорил?

– Наверное, понравиться хотел.

– Фу, как это правдоподобно и педерастично!..

– Что есть, то есть. А чем закончился сон?

– «Хэппи эндом».

– Неужели мы поженились?! – комично полюбопытствовал Гена.

– Ну ты и маньяк! – расхохотался Артурка. – «Хэппи энд» заключался в том, что я изрубил ведьму в капусту. Она, кстати, была похожа на мою Олю, так что замочил я ее с огромным удовольствием.

– И я после этого маньяк!.. – весело воскликнул Валерьев, но мимолетно глянув на часы, ужаснулся и быстро проговорил: – Извини, Артурка: я убегаю.

– Куда, если не секрет?

– В церковь.

– А что, сегодня праздник?

– Казанская. Всё, пока.

* * *

Солнце жарило вовсю и заставляло жмуриться, рубашка назойливо липла к телу. Тяжко дыша, Гена торопливо шел в гору и ритмично пришептывал:

– Красивые сивые ивы. Красивые сивые ивы. Краси…

Он любил фразы, причудливо-вычурные по звуковому оформлению.

Показались нищие, и Гена сунул ладонь в карман джинсов за припасенной мелочью. С трудом вытащив монетки, подумал: «Как индийская ловушка для обезьян. Только там узкогорлый кувшин и орех внутри».

– До-оброго здоровьичка! – благодарили нищие, перекладывая подаяние из правой руки в левую и крестясь. – Да сохрани вас Господь и не болеть вам!

– Спаси Бог, – чуть смущенно шептал Гена в ответ.

Он шел в гору по широкой дороге прицерковного кладбища, а по обочинам, возле могил, стояли редкие нищие. Нагловатые христарадствующие мальчишки, завидя Гену, крикнули ему:

– Дяденька-десятюльник, дяденька-десятюльник! Подай, дядя!

Получив по десятюльнику, мальчишки стали обсуждать то, что есть дяденьки-полтинники, дяденьки-рублики и даже один десятирублевый.

«Обидели юродивого – подали копеечку… – уязвленно подумал Гена. – Дяденька-десятюльник!..»

Когда Гена крестился и кланялся у входа в храм, протодиакон клейстерно-густым басом читал Апостол, а немногочисленная паства внимала, преклонив голову. Что за отрывок читался, Гена разобрать не успел. Служба была обычная, не архиерейская: владыка служил в другом храме и забрал с собой часть соборных священников и певчих. Обедня проходила спокойно и радостно; сквозь ароматный дым ладана тянулись широкие солнечные лучи.

В то время, как читались длинные заздравные и заупокойные списки, Гена внимательно разглядывал прихожан. Особенное эстетическое наслаждение он почувствовал от наблюдения за классическим трио – «мама, папа, я – счастливая семья». Мать молилась строго, привычно, грамотно, отец – с какой-то немножко забавной неофитской экзальтацией (Гена вспомнил себя четырехлетней давности и грустно улыбнулся), их русоволосый сын лет шести или семи левой рукой держался за мамину юбку, а правой старательно крестился. «Дети до семи причащаются без исповеди, – припомнил Гена. – Они считаются безгрешными. Вот бы поговорить с таким, – может, он что-то помнит…» Юноша вдруг осознал, что отвлекся, поспешно перекрестился и стал проговаривать вместе с диаконом слова ектеньи, чтобы не отвлекаться впредь. По окончании службы и водосвятного молебна (воду в этом храме святили после каждой поздней литургии) Гена помог вынести на улицу эмалированный бачок со святой водой. Выстроилась короткая очередь с пустыми пластиковыми бутылками, желающим давали напиться из кружки, напившиеся крестились и благодарили. Гена увидел любопытную сценку: две женщины с напомаженными губами выпили святой воды, затем одна из них, чуть замешкавшись, перекрестилась левой рукой, а другая ее одернула и показала, как надо: правой, но слева направо.

– А почему? – услышал Гена детский голос, обернулся и увидел вышеописанное семейное трио. – А почему они пьют святую воду? Они же креститься не умеют!

Женя вопросительно глянул на родителей. Отец задумался, а Софья Петровна тотчас ответила:

– Жарко.

– Жарко, – подтвердил Виктор Семенович и улыбнулся.

«И почему у меня нет такого братика-почемучки? – болезненно подумал Гена. – Мне бы проще было тогда, намного проще, я бы учился у него. Тоже стал бы почемучкой и спрашивал  у него, спрашивал… Может, он еще помнит ответ на главное «почему»? Сашка с Машкой не помнят или не понимают, о чем я. А младенцы не умеют говорить…»

Кто-то слегка толкнул его и извинился, и он понял, что в задумчивости резко остановился, и извинился в ответ. «Задумчивая статуя… Статуи не ходят лишь оттого, что им есть, о чем подумать! Шаги Командора… Медный всадник… Статуи из Нильса с гусями… Колосс на глиняных ногах… Статуя, златую пику держащая…» – хаотически пронеслось в голове Гены, но из хаоса не возникло вселенной, рассказ не слепился. Лишь одна шизофреничная картинка осталась: каменный Ленин, мысленно написавший последний том своих сочинений и решивший, что хватит, спрыгнул с пьедестала и пошел по улице, давя прохожих и автомобили, – совсем как Кинг-Конг. Каменный гость ухмылялся и хулигански высаживал свернутой газетой окна близлежащих домов. Главы политических партий, стиснув микрофоны, пели «Интернационал» на крыше мавзолея, а над ожившей статуей кружили боевые вертолеты.