Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин

Я никогда не объяснялся в любви и не делал предложения. Мне и так давали. Еще в юности решил приберечь эти слова для единственной. С годами сложилось впечатление, что так никому их и не скажу.

Иришкин в последнее время была не просто шелковая, прямо стелилась передо мной. Задержка у нее затянулась на три недели, о чем напоминает мне при каждом удобном случае. К гинекологу идти боится, потому что тогда придется поставить меня перед выбором, а она не уверена, что сделаю правильный. Я с легким презрением наблюдаю за ее маневрами. Как это унизительно — быть бабой!

Живот у нее пока не вырос, на курорт можно везти. Подыскивать другую лень да и привык я к ней. Старею, наверное.

— Сессию сдала? — спросил я однажды утром, когда она, встав сосрання, намыливалась в университет.

— Один экзамен остался, — молвила Ира, подкрашивая губы неяркой помадой. — Ох и зануда! Такой молодой, а такой вредный!

— Преподаватель?

— Угу, — она почмокала губами, размазывая помаду. — Такое ничтожество, а жена у него — приятная дама, на заочном методистом. Всегда его по имени-отчеству называет, — Ира передразнила: — Василий Федорович! — Еще чуть подмазюкала губы и продолжила: — Будто стесняется его. Так ему и надо, зануде!

— Как его фамилия?

— Журавлев.

Я чуть не свалился с кровати.

— Сколько ему лет?

— Чуть старше тебя. И уже кандидат, и говорят, докторскую скоро будет защищать, — промолвила она с нотками укора.

Только диссертаций мне не хватало! О влиянии блядства на северное сияние. Я давно уже высрал все, что ты учишь. Люди — пахать, а мы — хуями махать.

— К нему идешь?

— Да. Еле выпросила в деканате направление на досрочную сдачу. Он сказал, чтоб никому не давали. У него сейчас пара на заочном, попробую уговорить. Если не получится, вечером домой к нему пойду.

Она заканчивает разрисовку лица, натягивает юбку через голову. Странно, что не через жопу. С юбкой на голове я и валю ее на кровать.

— Мне же надо!.. — она пытается стянуть юбку.

— Я за тебя сдам.

— Ты что?! — пугается она.

— Не боись, все будет путем.

Ира с радостью забывает о Журавлеве и одни ловким движением принимает удобную для меня позу, раздвигает ляжки пошире. Для чего у бабы ноги? Чтоб не сбился хуй с дороги!

Я становлюсь на колени между ее ног, беру за ляжки и натягиваю пизду на хуй. Губки раздвигаются, открывая алую, сочную мякоть. Иришкин просовывает руки под мои согнутые колени, цепляется покрепче и подается тазом вперед и вверх, надеваясь рывком на сгибающийся хуй. И плавно опускается, соскальзывая с него. Мы снова движемся навстречу друг другу и я вталкиваю хуем в пизденку упругий шарик воздуха, который врезается, разбиваясь, в матку. Ира стонет, закусив губу и мотнув головой. Сиськи ее, осевшие, но с надроченными сосками, колыхнулись, по животу пробежала рябь, внутри его екнуло и воздух с плямканьем протиснулся между хуем и стенками влагалища. Я ебу именно ее, и рад этому, и стараюсь изо всех сил. Хуева потуга — пизде подруга! Перед тем, как кончить, Ира широко распахивает глаза, помутневшие, словно наполненные спермой, которая сейчас потечет в нее, несколько раз коротко вдыхает воздух — и будто с неохотой, тяжело, но тоненьким голоском, стонет протяжно и жалобно. Влагалище обмякает и словно бы приклеивается к медленно увядающему хую, выталкивая его.

Иришкин ложится на бок, целует меня в плечо. Уверен, что и она ебется именно со мной, что ей не надо вспоминать другого, чтобы кончить. Она кладет руку на хуй, пожухший и еще недосохший, и не то чтобы гладит его, а скорее ласкает прикосновениями. Ящик держится гвоздем, баба — хуем.

Вечером я поехал к преподавателю Журавлеву Ивану Федоровичу, молодому, но уже зануде. Живет он вместе с женой и дочкой в семейном общежитии в комнате на пятнадцать квадратов. Все трое были дома. Василек повзрослел, меньше в нем стало щенячьего визга. А жаль! Очки, правда, такие же, как раньше, с темно-коричневой пластмассовой оправой. Может быть, те же самые, он парень аккуратный и бережливый. Серовато-желтые глаза смотрели на меня сквозь толстые выпуклые стекла и не хотели узнавать.

— Богатый буду, — сказал я, глянув через его плечо на удивленно-испуганное лицо жены, моей бывшей любовницы Нины.

— Здравствуйте, — молвил Василек, узнав меня.

Ну, со мной дистанцию не подержишь. Забыл, засранец, как на моих руках обсыкался?! Я напомню.

— Привет! — хлопнул я его по плечу и двинулся к Нине.

Она отступила к столу, закрывая собой девочку лет десяти, не похожую ни на папу, ни на маму, которая сидела перед открытой книгой.

Я поставил на стол две бутылки шампанского и торт, а коробку конфет сунул в руки девочке. Другой рукой провел по мягким пушистым волосам, а затем — тр-р-р-р! — прощелкал пальцами по упругому ушку. Она игриво хихикнула, отклоняя голову, прижала коробку к груди и радостно пискнула:

— Спасибо!

И сразу съежилась под гневным взглядом мамы.

— Иди к Ларисе поиграй, — велела Нина.

— А уроки?

— Потом доделаешь.

Девочка передернула хрупкими плечиками, как раньше любила делать Нина. У двери она обернулась и обменялась со мной взглядами, полными взаимной симпатии. Была бы она лет на семь старше, подумал бы, что строит мне глазки. Видимо, та же мысль пришла и в голову Нины, потому что стала еще мрачнее.

Я сел за стол, а Журавлевы стояли передо мной, как подсудимые. В отличии от Василька, Нина повзрослела, выглядела старше его, скорее матерью, чем женой. Она обабилась, стала женственней, блядовитей, хотя на лице была написана верность супружескому долгу. Верная жена думает под мужем о другом. Неприступные бабы — это неудавшиеся бляди, для которых не существует золотой середины.

— Фужеры дашь или с горла будем пить? — спросил я у нее, а Васильку разрешил: — Присаживайся, не стой, как засватанный.

Точнее было бы — как поебанный. Журавлев правильно меня понял, быстро сел напротив, а жена его достала из серванта, заставленного всего наполовину, два фужера. После некоторого раздумья поставила и третий. Заняла позицию позади мужа, нависла над ним, и казалось, что прикрывает, как квочка цыпленка. Чего она боится? Что сцену ревности устрою, забыла, как я ее под Василька подкладывал?

— Да, небагато живете, — сказал я, обведя взглядом их нору, набитую дешевой мебелью.

Хозяева промолчали, даже не выдали типичную отмазку неудачников, что не в деньгах счастье. Конечно, оно в любви. Богатый строится, а бедный в пизде роется. Правда, по Нининой кислой физиономии что-то не заметно, чтобы ей хватало. Я вас люблю, а хули толку, ебаться хочется, как волку.

— Ну, что — так и будем в молчанку играть?! Думал, встречусь со старыми друзьями, посидим, выпьем, молодость вспомним, а вы… Орде татар обрадовались бы сильнее! В чем дело, Василек?

— Ни в чем, — натужно выдавил он. — Ты неожиданно так…

— Если бы предупредил, — поддержала его жена и метнулась к другому столу, поменьше и заставленному кастрюлями. — Сейчас приготовлю что-нибудь.

Не стал ее тормозить, пусть за хлопотами придет в себя. Муж, понаблюдав за ней, переложил руки с коленей на стол и расправил спину. Потом вспомнил об очках, протер их. Без очков выглядел совсем чмошным. На зоне его запетушили бы в первый день, если бы не успел в суки податься. Да и там бы ему житья не было.

Я открыл бутылку, разлил по фужерам.

— Мне чуть, — попросила Нина, — завтра рано вставать.

Я не послушал, налил до краев, вспомнив, как энное количество лет назад пила со мной наравне и утром была свежая, как первый снег.

— Садись, — поймал я ее за руку и заставил опуститься на стул.

Она было дернулась и быстро подчинилась, почувствовав, насколько я сильнее ее. Привыкла к хиленькому Васильку, забыла, какие на самом деле мужчины.

— За встречу! — поднял я фужер.

Выпили они залпом, чему я удивился. Налил по-новой и предложил другой тост:

— За дочку!

И ощутил напряг. Что-то здесь было зарыто, и не простая собачонка, а, как минимум, сенбернар. Супруги уставились в фужеры так, словно там сперма пузырилась. Я прикинул возраст девочки, перебрал несколько вариантов и пришел к самому простому выводу. Проверяя догадку, спросил:

— Она ничего не знает?

— Нет, — поймался Василек.

Нина чуть не испепелила его взглядом. На месяц он может забыть о ебле. Бедный Василек! Кому хуй, а ему все два!

— Кто тебе сказал? — напала она на меня.

— Сам догадался. Вроде бы мозги есть, раньше ты в этом не сомневалась.

— Не было никакого раньше, понял?! Это моя дочка! — забулькала она, став озлобленной, некрасивой.

— Твоя, не кипишись, — успокоил я. — Меня внебрачные дети не интересуют.

— Совсем?! — она позеленела еще сильнее.

Бабам не угодишь. Я думаю, она бы не обиделась, если бы во мне взыграли отцовские чувства и отобрал дочку вместе с мамашей. Скажем дружно: на хуй нужно!