Пределы неоднозначности - Мария Введенская

То, что Чарли увидела сегодня, останется с ней навсегда. Такое нелегко пережить, а уж ей-то, в сравнении с этими леди, сталкивающимися со смертью каждый день, и подавно. Должно быть, все новички так себя ведут? Яростно сглатывая набегающую слюну и глубоко дыша, Чарли справилась с приступом, но это могло быть ненадолго.

Дороти сжала ее плечо.

– Я знаю, где можно выйти на крышу. Там хорошо. Пойдем.

Чарли обессиленно кивнула, чувствуя, что вот-вот расплачется.

Они, молча, поднялись на лифте и вышли на лестничную клетку. На крышу вела лестница с железной и закрытой наглухо дверью с табличкой «НЕ ВХОДИТЬ», но Чарли никогда и не думала о том, чтобы осмелиться проверить это или закрыть глаза на запрет.

– Поможешь? – спросила Дороти. – Дверь слишком тяжелая для меня.

– Ладно…. – вымученно сказала та. – Если она открыта.

Та только отмахнулась.

– Табличка для таких, как Сибилл.

Чарли поднялась по лестнице и, повернув ручку, изо всех сил навалилась на дверь. Если честно, она ожидала большего сопротивления, чуть ли не вывалившись на крышу кубарем. Ворвавшийся в ноздри свежий пахнущий грозой воздух словно вдохнул в нее жизнь, тошнота отпустила. Чарли придержала дверь для Дороти, заметив три складных потрепанных стула в собранном виде, прислоненных к стене.

– Это ваши?

– Ага… давай-ка поставим их поближе к краю. Поможешь?

– Конечно.

Чарли схватила два из них под мышку и отнесла туда, где по ее разумению открывался прекрасный вид на городок и лес. Свинцовое раскинувшееся небо темнело на глазах, поднимался ветер.

Дороти тут же уселась и закурила Винстон.

– Сначала здесь был только один стул. Дейзи. Потом появился мой, а потом и Миси.

– А Дейзи здесь давно?

– Лет семь.

– А ты?

– Пять. И тогда мне было значительно легче открывать эту дверь. Сейчас мы почти сюда не приходим. Время уходит так быстро.

Они помолчали, пребывая каждый в своих мыслях, а потом Чарли сказала:

– Знаешь, я никогда не видела смерть так близко. Мои родители погибли в автокатастрофе, когда я была совсем ребенком, и меня воспитывала крестная. Она сейчас в специальном приюте для больных Альцгеймером. Я раньше часто её навещала, а сейчас едва из дома выхожу.

– Мне жаль это слышать. – Дороти протянула Чарли сигарету и зажигалку.

– Да. – кивнула та, закуривая. – И мне. Представляешь, совсем недавно туда ворвался психопат и застрелил четверых стариков.

Дороти шокировано уставилась на Чарли, словно не верила в правдивость сказанного.

– Да. – кивнула та. – Они и так сидят там, словно овощи на грядке, а еще это…. Может, таким способом государство избавляется от ненужных людей? Как думаешь?

– Возможно. – ответила Дороти и тяжело вздохнула, выпуская кольца дыма. – Все там будем.

Та лишь улыбнулась.

– Всего лишь мантра. Некая стадно-успокоительная пилюля, не находишь? Но она не работает, потому что каждый человек прекрасно понимает, что в какой-то момент… в самый важный момент, всё равно останется один на один со своей смертью. Даже если будет частью массового всемирного самоубийства, конца света – всё равно останется один… потому что это только его битва. Но даже не это самое страшное, на мой взгляд. – Чарли съехала по спинке стула, вытянув ноги и уставившись в свинцовое небо. – Самое страшное заключается в том, что в конце этой битвы наступит тьма, и мозг просто отключится. Тьма, за которой ничего нет, и кричать об этом будет уже поздно… – она убрала волосы со лба и затянулась. – Твою досаду, ужас, обиду никто не услышит, потому что ты просто погаснешь, как обесточенный телек. Вот настоящий кошмар. Возможно даже, самый первобытный страх. Процентов семьдесят всех страхов вообще. Что всех нас ждет действительно конец. – Чарли замолчала, и эта тишина обрушилась невидимым обухом. Всё замерло.

– А знаешь, что я думаю? – Дороти лениво повернула к ней лицо. – Ни развеять, ни подтвердить этот страх невозможно. Так зачем отравлять себе жизнь?

Чарли вопросительно уставилась на нее.

– Каждый живет в своем мире. – продолжала Дороти. – В мире, который видит, а все видят по-разному. И цель человеческая, как я себе это понимаю, должна заключаться в том, чтобы облегчить, а не усложнить ее. Так зачем пытать себя вопросом, на который всё равно не будет ответа?! Не лучше ли просто жить и верить? Тем более что никто в мире не сможет отвадить тебя от этого, ведь и сам никак не может знать ответа на главный вопрос! Никто не знает. Не обманывайся… на самом деле, никто. Поэтому расслабься. Просто расслабься, ладно? И не гони время, потому что оно и впрямь может побежать быстрее.

– Но, Дороти, я бы с радостью… – покачала головой Чарли. – Но на меня постоянно давят какие-нибудь внешние факторы. Они заставляют сомневаться.

– В смысле?

– Телевидение, журналы, газеты….

– Ну так не смотри и не читай то, отчего тебе плохо!

– Ну как ты не понимаешь, всегда найдется какой-нибудь прагматик, которому необходимо найти всему объяснение и чем реалистичней, тем лучше. Я одного не понимаю, им что – так проще? Легче отрицать, чем строить?

– Нет. – покачала головой Дороти. – Всё дело в страхе. Слишком много разочарований выпадает на нашу долю. Уж лучше быть закостенелым скептиком, чем освежеванным мечтателем. И чем больше страх, тем громче крик… тем он убедительнее.

– Про страхи я знаю много. – задумалась Чарли. – Вся жизнь на них замешана. Человек только и делает, что пытается не бояться. Или сдается своему страху, играя по его правилам. Прямо, как я.

– Не пари ерунду! – отмахнулась Дороти. – Ты вошла к вооруженному человеку в дом и спасла детей. Ты, наконец, попала сюда, где трусов не держат.

– Но всё-таки я бы хотела знать, что такое абсолютная уверенность. – мечтательно улыбнулась та. – Есть такой особый тип людей очень редкий. Они непоколебимы в своей вере. В их сознании просто нет места сомнениям. Не фанатики, потому что в природе любой одержимости кроется всё та же неуверенность и слабость. Абсолютная чистая уверенность – вот что вызывает мой интерес. Как суперсила, которую я бы хотела иметь.

Дороти словно забылась собственными воспоминаниями. Ее волосы в свете заходящего солнца отливали медью. Она чем-то напоминала Марлен Дитрих сейчас. Свободные завитые локоны игриво танцевали на ветру, изредка облепляя скуластое продолговатое лицо. Узкие губы были плотно сжаты, а проницательные глаза слегка прищурено изучали горизонт.

– Никто из нас не рассчитывает въехать в рай на золотой колеснице, запряженной пегасами. – туманно сказала она. – Но я уверена, что делаю правое дело. Как считаешь, это тянет на то, о чем ты говоришь?