Мертвецы живут в раю - Жан-Клод Иззо

— Я не сплю, — сказала Мари-Лу в тот момент, когда я снова возник с кофе и круассанами.

Она прикрылась простыней. У нее было усталое лицо, и я предположил, что она, как и я, спала плохо. Я сел на край постели, поставил рядом с ней поднос и поцеловал ее в лоб.

— Все в порядке?

— Очень мило, — сказала она, посмотрев на поднос. — Мне впервые подают завтрак в постель.

Я не ответил. Мы пили кофе молча. Я смотрел, как она ест. Голова у нее была опущена. Я протянул ей сигарету. Наши глаза встретились. Глаза у нее были печальные. Я вложил в свой взгляд всю возможную нежность.

— Ночью ты должен был заняться со мной любовью. Это мне помогло бы.

— Я не мог.

— Мне необходимо знать, любишь ли ты меня. Если я хочу покончить с прошлым. Иначе я не смогу.

— Сможешь.

— Ты меня не любишь, да?

— Нет, я тебя люблю.

— Тогда почему ты не трахнул меня, как любую другую бабу?

— Я не мог.

— Чего ты не можешь?

Резким движением ее рука проскользнула мне между ног. Она схватила мой член и сжала его поверх полотняных брюк. Сжала сильно. При этом она по-прежнему смотрела мне прямо в глаза.

— Прекрати! — сказал я, не двигаясь.

— Ты хочешь сказать, что ты «этого» не можешь? (Она выпустила мой член, но ее рука, все такая же проворная, вцепилась мне в волосы.) Или ты не можешь здесь? В голове.

— Да, это так. Ты больше не должна быть шлюхой.

— Я перестала ею быть, дурак! — закричала она. — Перестала. В моей жалкой головенке. Придя к тебе. К тебе домой! Ты ничего не замечаешь?! Ты слепой? Если ты ничего не видишь, никто ничего не заметит. Я навсегда останусь шлюхой. — Она обняла меня за шею и захныкала: — Люби меня, Фабио. Возьми меня. Всего разочек. Но люби меня, как любую другую женщину.

Она замолчала. Мои губы припали к ее рту. Мой язык обрел на ее языке слова, которые никогда не будут сказаны. Поднос с грохотом упал. Я услышал звон разбивающихся о плиточный пол чашек. Я почувствовал, что ее ноги впились мне в спину. Я едва не кончил, войдя в нее. Ее лоно было такое же нежное, как и слезы, текущие по ее щекам.

Мы с ней занимались любовью словно в первый раз. Стыдливо. Страстно. Но без задних мыслей. Круги у нее под глазами исчезли. Я откинулся на бок. Она бросила на меня быстрый взгляд и явно хотела что-то сказать. Вместо этого Мари-Лу мне улыбнулась. Ее улыбка была исполнена такой нежности, что я тоже не нашелся, что сказать. Так мы и лежали, безмолвные, с мечтательными глазами. Мы уже устремлялись, каждый в отдельности, на поиски возможного счастья. Когда я ее покинул, она уже не была шлюхой. Ну, а я по-прежнему оставался только дерьмовым легавым.

И не было никакого сомнения, что за дверью меня ждало лишь одно: гнусность мира.

Глава одиннадцатая,

в которой все происходит так, как и должно происходить

Судя по физиономии Пероля, в воздухе витали неприятности. Но я был готов к самому худшему.

— Патрон хочет тебя видеть.

Настоящее событие! Мой руководитель не вызывал меня к себе два года. С того дня, года Кадер и Дрисс вызвали беспорядки. Варунян послал в «Меридиональ» письмо. Он рассказывал о себе, о том, как арабы не дают житья его торговле, о постоянных кражах, но события излагал по-своему. Закон, писал он в заключение, на стороне арабов. Суд — это их суд. Франция капитулирует перед нашествием арабов потому, что полиция заодно с ними. Письмо он заканчивал одним лозунгом Национального фронта: «Любите Францию или уезжайте!».

Ладно, письмо не имело резонанса. Я обвиняю»[29]. Но комиссариат сектора, который не мог допустить, чтобы посягали на его права, разродился рапортом, обвиняющим мою работу. Особенно досталось мне. Все признавали, что моя группа отлично обеспечивала порядок в общественных местах. Но они упрекали меня в том, что внутри кварталов я действую недостаточно жестко. Что слишком много разговариваю с преступниками, в основном с иммигрантами, и с цыганами. Прилагался список всех случаев, в которых я не принимал никаких мер, чему они были свидетелями.

Я заслужил право получить нагоняй. Сначала от моего начальника. Затем от префекта полиции. Моя задача заключалась не в том, чтобы понимать, а в том, чтобы пресекать. Я на службе для того, чтобы устанавливать порядок. Осуществлять правосудие — прерогатива судей. В деле, которое делает честь газете «Меридиональ», я оказался не на высоте моей миссии.

Префект далее перешел к тому, что, по общему мнению, стало оскорблением всей полиции: к моим встречам с Сержем, уличным организатором досуга. С Сержем мы познакомились однажды вечером в комиссариате. Его, вместе с пятнадцатью мальчишками, забрали на автостоянке в Симиане. Обычное дело: К7, включенный на полную громкость, крики, смех, треск мопедов… Он был с ними, да еще пиво пил. У этого мудака даже не было при себе документов!

Сержу было смешно. Он выглядел как слегка постаревший подросток. И одевался соответственно. Мы ему сказали, что он главарь банды. Он лишь спросил, куда он может пойти с ребятами, чтобы пошуметь, никому не мешая. Это звучало вызывающе, учитывая, что во всей округе ничего, кроме жилых домов и автостоянок, не было. Правда, эти ребята тоже не были пай-мальчиками. Пятеро из них уже попадались за вырывание сумок у прохожих и другие нарушения.

— Ведь это мы будем оплачивать твою пенсию! Поэтому заткнись! — орал Малик на Бабара, одного из самых пожилых полицейских в комиссариате.

Я знал этого Малика. Пятнадцать лет, а в его активе четыре угнанных машины. «Мы уже не знаем, что с ним делать, — заявил заместитель прокурора. — Все решения о создании новых рабочих мест не выполнены». Когда мы с ним разобрались, Малик вернулся в свой квартал. Здесь он был дома. Он подружился с Сержем. Потому что с ним можно было хотя бы поговорить.

— Черт! Ведь это правда! — воскликнул он, заметив меня. — Мы же платим!

— Умолкни! — сказал я.

Бабар был славный малый. Но сейчас мы переживали период, когда требовалось «выкладываться» по максимуму, чтобы выполнять разнарядку по задержаниям. Сто человек в месяц. Иначе прощай финансирование и штатное расписание.

Мы с Сержем понравились друг другу. В нем было довольно много от «кюре», чтобы мы с ним стали друзьями, но мне очень нравились его мужество и его любовь к ребятне. В Серже жила убежденность. Стойкий моральный дух. Городской моральный дух, подчеркивал он. Потом мы регулярно встречались в «Мустье», кафе в Эстак, недалеко от пляжа. Мы болтали обо всем. Он был связан с социальными помощницами. Серж помог мне многое понять. Часто, если мы задерживали мальчишку за ничтожное правонарушение, я вызывал его в комиссариат даже раньше родителей.

Серж был переведен на другую работу после встречи с моими начальниками. Но не было ли это решение принято заранее? Серж разослал в газеты открытое письмо «Вулкан в разрезе». Скрытый призыв понять молодежь из рабочих кварталов. «На этих углях, пламя из которых способен раздуть малейший ветерок, пожарные и поджигатели отныне состязаются в беге на короткие дистанции». Никто письмо не опубликовал. Журналисты, пишущие в рубрике «Происшествия», предпочитали сохранять хорошие отношения с полицейскими. Последние снабжали их информацией.

Сержа я больше не видел. Я его скомпрометировал. Сотрудничеством с ним. Полицейские, организаторы досуга, социальные помощницы — это разная работа. Все они не могли работать вместе. «Мы не социальные помощницы! — орал префект полиции. — Профилактика преступности, устрашение, благодаря нашему присутствию и общению с ними, даже разделение города на участки, поставленные под надзор полиции, — это все чепуха! Понимаете вы, это Монтале!» Я понимал. Мы предпочитали дуть на угли. С политической точки зрения, сегодня так было выгоднее. Мой начальник был раздавлен. Всю его службу задвинули куда-то в недра префектуры полиции. За нами оставили только дежурство и наблюдение за Северными кварталами.

Но с Муррабедом я играл на своем поле. Банальная история о драке хулигана с педерастом никого не интересовала. Мой рапорт еще не был составлен, и поэтому в префектуре ничего не знали о нашей прогулке вчера вечером. О наркотиках, об оружии. О нашей военной добыче. Я догадывался, кому предназначалось это оружие. Мне вспомнилась служебная записка, одна из многих. В ней сообщалось о появлении в пригородах городов вооруженных банд. Париж, Кретей, Рюэй-Мальмэзон, Сартрувиль, Во-ан-Велен… При каждой вспышке гнева в рабочем пригороде внезапно появлялись эти «коммандос». Лица обвязаны платками, кожаные куртки вывернуты наизнанку. Все с оружием. Я не помнил где, но был убит один жандарм. Из этого же оружия — «кольт» калибра 11.45 мм — застрелили владельца ресторана в Гренобле.

Эта информация не сможет ускользнуть от моих коллег. Ни от Лубэ, тем более от Оша. Как только я ее выдам, на нее набросятся другие бригады и нас отстранят от расследования. Обычное дело. Я решил как можно дольше оттягивать этот момент. Умолчать об обыске в подвале, а главное — вообще не упоминать о Рауле Фарже. Одному мне было известно о его связях с Морваном и Тони.