Чертова дюжина - Агния Кузнецова (Маркова)

Но сказать оказалось не так-то просто. Спускаясь знакомой тропой к Байкалу, Дина первая не рискнула заговорить об этом, а Мирошка ни вчера вечером, ни теперь и не заикался о дружбе, он не хотел и боялся повторения тех слов, которые так жестоко сказала ему Дина в памятный вечер на берегу Байкала.

Вот они молча обошли груду валунов (здесь когда-то Дина и Мирошка читали «Аэлиту» Толстого, и Мирошка тогда решил стать инженером межпланетных сообщений). Вот стали спускаться по выдолбленным Витей ступенькам… С реки доносились голоса ребят. Еще минута, и Дина уже не сможет сказать Мирошке, что он самый дорогой ее товарищ и что она будет жить мыслью о встрече с ним.

Вот кончился спуск, они вышли на берег. Осталось еще самое большее десять шагов до того места, где их ждали товарищи.

Теперь больше всего на свете хотелось Дине на прощание услышать от Мирошки хотя бы одно только теплое, дружеское слово, но он молчал.

Она остановилась и тихо, чтобы слышал один только Мирошка, не поднимая глаз, сказала:

– Чаще пиши мне, Мирошка…

– Хорошо! – вздыхая, ответил он.

И они подошли к ребятам. Так и не были сказаны заветные слова ни Диной, ни Мирошкой.

Мотор был заведен. Саша первая бросилась па шею подруге и, не скрывая слез, покрыла поцелуями ее лицо. Потом Дина крепко поцеловала Толю, Витю, Славу и подошла к Мирошке.

– Для Космача провизия в мешочке, – в этот момент сказала Саша.

– Для Космача? – Дина взглянула на лежащего пса, и тот сейчас же поднялся и, шевельнув ушами, завилял хвостом. Ее обожгла внезапная мысль, мгновение она колебалась, затем решилась и, пожимая руку Мирошке, волнуясь, сказала:

– Я оставляю его тебе. Только ты не забывай о нем и тогда, когда он будет совсем старый… – На глаза Дины навернулись слезы. – Я ведь очень люблю его…

Она наклонилась и поцеловала Космача в голову.

Мирошка оживился, красные пятна выступили на его щеках и открытой шее. Он понял, что означал этот дорогой подарок.

– Я возвращу его тебе при скорой встрече, – сказал он и ласково потрепал Космача.

Толя помог Дине сесть в лодку.

Мотор загудел сначала неровно, потом ритм выровнялся, и лодка, разрезая зеленую воду Байкала, быстро пошла вдоль берега.

Витя украдкой пальцами вытер глаза. Все молчали. Только Саша, уткнувшись в платок, плакала навзрыд.

Оставив за собой темную полосу, лодка исчезла за выступом горы. О камни разбивались волны, брызгами обдавая ребят. Вода набегала на берег, окатывала ноги и снова уходила в море. Но никто не замечал этого. Каждый думал о Дине, о себе, о глубокой дружбе, сроднившей всех партизан «Чертовой дюжины».

Вероятно, и Космач понял, что потерял Дину. Он беспокойно забегал по берегу, затем бросился на скалу и оттуда, смотря вслед удаляющейся лодке, громко завыл.

Дед Аким

Утром на участок «Чертовой дюжины» прибежала босоногая, косматая девчонка с мокрым носом – внучка деда Акима. Она сказала, что дедушка собирается помирать и обязательно просит к себе Мирошку. Заявление девчонки о том, что дедушка «собирается помирать», ребята всерьез не приняли и даже посмеялись над этим, но Мирошка после работы все же пошел попроведать старика.

Дед Аким в самом деле был плох. По его распоряжению во дворе сушились плахи для гроба, и старуха, роняя горькие слезы на белый холст, шила смертное белье.

Он лежал в горнице на кровати, выпростав из-под одеяла руки, строгий и торжественный.

Старик очень обрадовался приходу Мирошки и обратился к нему:

– Ты, Мирон, хоть годами и мал, но душа у тебя настоящая, русская. Ты с малых лет за правду стоишь, а я всю жизнь, как слепой котенок, ходил вокруг правды и не видал ее. То-то вот и обидно помирать. А особливо голову вскружил мне один обидчик мой. Помираю вот, а не прощу его. Не прощу! – Старик сердито затряс головой. – Я-то человек темный, с меня и спросу меньше, а он – с понятием… Марфа, Гланька! Подите из горницы! – обратился он к жене и внучке.

И те покорно вышли из комнаты.

Дед Аким велел Мирошке закрыть дверь в кухню и сесть на лавку возле кровати.

Он долго молчал. В тишине комнаты звонко тикали старые ходики да в углу, под ящиком, нерешительно подавал голос сверчок.

– Ну, вот! – со вздохом сказал старик Мирошке. – Хочу тебе, как на исповеди, душу открыть, в страшных грехах своих покаяться…

Долго просидел Мирошка у постели старика. Марфа внесла зажженную лампу и мельком взглянула на мужа. От розоватого ли света лампы или от волнения лицо старика будто помолодело.

Марфа, вздохнув, подумала: «Может, поправится», – и поспешно вышла из горницы.

Взволнованный Мирошка ушел поздно вечером. А дед Аким спокойно уснул и под утро умер.

Через два дня Мирошка исчез, оставив записку.

Ребята! – писал он. – Можете судить меня, как хотите, но иначе я поступить не мог. Через несколько дней я возвращусь – с удачей или без нее – не знаю. Вы сами разберетесь тогда – мог ли я не выполнить этого своего долга перед Родиной. Мирон.

Зубастый голец

Он не шел, а бежал, не замечая времени. Солнце жгло вначале его правую щеку, потом грело затылок, затем скрылось совсем. Из падей поднялся туман, а с Байкала потянуло холодом. Наступал вечер, но Мирошка не боялся. Он знал, что в старой избушке монаха-отшельника ночью его не тронет хищный зверь, а человека он не боялся, да и вряд ли кто забрел бы так далеко в горы.

К избушке он пришел, когда уже стемнело. Ветер хлопал открытою ветхою дверью, и она жалобно поскрипывала. Мирошка перешагнул порог и вздрогнул, – из-под его ног выскочил небольшой темный зверек и умчался в лес. На всякий случай Мирошка осветил избушку спичкой.

Здесь нужно было дожидаться утра, но спать не хотелось, и он решил разжечь костер и посидеть на воздухе. В темноте было трудно найти хворост для костра, и Мирошка долго ходил около избушки, щупая землю ногами и руками. Он набрал всего лишь несколько сучков и прутиков, сложил их у входа в избушку и поджег. Пламя быстро охватило иссохший валежник, траву вокруг костра и слабыми язычками взвилось вверх. От света костра сгустился мрак. Неразличимы стали горы и стволы сказочных великанов лиственниц. Но в этом непроглядном мраке жизнь шла своим чередом: изредка гулко скатывались с гор валуны, слышались легкие шорохи и писк в кустах.

Жалкий костер потух так же быстро, как и загорелся, и Мирошка ушел спать. Он с трудом закрыл дверь на ржавый крючок, лег на пол и положил под голову мешок с хлебом.

Но уснуть не мог. На душе было тревожно и грустно от того, что товарищи подозревают его в каких-то темных делах и еще потому, что Дина уехала, и кто знает – увидит ли он когда-нибудь ее… Но эту грусть временами захлестывала огромная радость, и душа Мирошки начинала ликовать. Ведь не завтра, так послезавтра он будет у цели.

Мирошка долго ворочался с боку на бок и уснул только под утро.

Трудно сказать, зачем монах-отшельник построил свою келью без окна. Еще первый раз осматривая избушку, Мирошка решил, что монах сделал это зря. И в самом деле: утро было в полном блеске – сияло солнце, пели птички, умывались росой пестрые байкальские цветы, а в монашеской келейке была ночь, и Мирошка крепко спал.

Он спал бы очень долго, если бы дикий козел не вздумал почесать бока об угол избушки. От этого шороха Мирошка проснулся. Он сел и в полной темноте долго не мог сообразить, где он и как сюда попал. Наконец вспомнил, ощупью нашел дверь и вышел из избушки.

В глаза ударил яркий утренний свет, и Мирошка закрыл лицо локтем. От избушки проворно отскочил и метнулся в лес старый большой козел, но Мирошке было не до него. Он бросился к лиственнице напротив избушки и взглянул вправо, как учил его дед Аким. В редеющем тумане среди гор он увидел окутанные облаками зубцы высокого гольца. Мирошка жадно смотрел вдаль, и сердце его стучало громко и учащенно.

– Туда! – закричал он громко и бросился бежать в сторону Зубастого гольца.

Эхо несколько раз повторило его крик, точно горы откликнулись на его радость. Он бежал до полного изнеможения, потом сел, отдышался и уже не спеша стал подниматься в гору. Только теперь он вспомнил, что оставил в избушке полушубок и мешок с хлебом.

Навстречу ему среди глыб и гранитных валунов сплошным водопадом летела узкая речка, во все стороны кидая пену и брызги. Из воды осторожно высунулась тупая, с белыми пятнышками, мордочка выдры. Она взглянула на человека и, когда тот пошевелился, юркнула в воду, мелькнув темно-бурой спинкой.

Мирошка и не подумал стрелять в выдру. Ему было не до этого. Мыслями своими он был около Зубастого гольца, и все остальное для него не существовало. Осторожно по склону он обходил гору, стараясь не соскользнуть вниз вместе с валунами. В поисках спуска он вышел на одиноко торчащий на склоне гранитный столб. Мрачная красота природы на миг остановила его. Внизу расстилалась долина, сплошь заваленная упавшими со склонов гор валунами и глыбами. Под ними бурлила талая снеговая вода. Легкий туман низко скользил по каменному морю, ветер гнал его к подножию гранитного столба, на котором стоял Мирошка. Вокруг поднимались вверх снежные вершины гольцов.