Наследие - Владимир Георгиевич Сорокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сплясала нам эта девка танец победный, — Хван произнёс. — За это — жизнь и свободу ей дарим. Слезай!
Слезла Аля со стола.
— Одевайся и уходи.
Аля через труп Тьян переступила — и к Хвану. Упала на колени, снова руки на груди скрестив:
— Баратец! Баратец моя! Отпуст со мной, пжлст!
— Брат? — Хван на обслугу уёбанскую глянул.
Оле к сестре пошёл, прихрамывая.
— Баратец!
— Забирай своего братца.
— Спсб! Спсб! — Аля склонила голову, булыжников пола касаясь.
Оле стал помогать ей одеваться. Аля на инвалида, вместе с обслугой притулившегося, взглянула. И снова — на колени перед Хваном:
— Пжлст!
— Чего ещё?
— Дедушко! — пальца обрубком на инвалида указала.
— Чего — дедушко? — Хван недовольно губу выпятил.
— Докатор! Он Оле лечите будет! Нога!
Хван глянул на старика белобородого и безногого. Его опухоль в пол-лица вызвала у командира лёгкой брезгливости гримасу.
— Забирай и его!
Через несколько минут Аля, Оле и инвалид выбрались из развороченного взрывом входа в пещеру уёбанскую. И на лёд реки замёрзшей ступили.
Остановилась Аля. Руки к лицу прижала. Заплакала и на лёд села бессильно. Оле ей руку на голову положил:
— Ад ноупле свобода.
Вздохнул и добавил:
— Хрипонь спасибо тебе пристошон.
Аля плакала. Инвалид, от льда руками отталкиваясь, подволок своё тело.
— Хотели они, чтоб ты сплясала. А твоя пляска — свободе смазка. Так сплясать — не потрохом потрясать. Низкий тебе мормон… поркон… нет, — поклон с четырёх сторон!
Он склонил свою голову, бородой седой льда касаясь.
Аля схватила брата руку, прижала к лицу своему и разрыдалась.
— Ну, пристошон торфэ… — Оле пробормотал, носом шмыгнув. Инвалид шапку на голову нахлобучил:
— Сделало твоё тело великое дело — оно им правду сказало, да всё рассказало, поверили они тебе, да и отпустили тебя на бролю, хролю… на волю, потому как правда — глаза колет. Правду на хлеб не намажешь, в магазине не закажешь. Правда ночи… очи всем ест, кто окрест. А нам всем теперь — святой крест!
Инвалид перекрестился. Из пролома пещерного глухие выстрелы раздались.
— Добивают ненужных, им непотужных. Поспешимте, милые, пока не запахло завилами… давилами… могилами.
Они двинулись по льду, прочь от пещеры.
Меж тем погода испортилась: солнце, утром на небе февральском сияющее, за тучами скрылось. Ветер задул, мокрый и крупный снег принёс. Трое прошли по льду, но потом предложил инвалид:
— Надобно к железной дороге идти. Там есть пути. А тут кругом — мес, лес, деревья да зверья-поверья.
Сошли со льда и двинулись по снегу. И различили в снегу следы Геры и Жеки.
— Двое драчунов к дороге пошли! Пойдёмте за ними, пока нас не нашли! — инвалид предложил.
— Ад ноупле точно, — Оле кивнул.
Двинулись по следам.
В снегу инвалиду стало тяжело тело своё на руках перетаскивать. Аля и Оле стали помогать ему.
Гера услышал крик Жеки уже в лесу, когда от реки отошёл пару вёрст. Остановился он, обернулся.
— Погоди! — хрипло Жека прокричал.
Гера подождал. Жека брёл, за локоть разбитый держась. Из-под шапки лицо расквашенное глядело, с глазом заплывшим. Гера сигареты достал, закурил.
— Погоди. — Жека дошёл, запыхавшись.
— Ну? — Гера холодно на него глянул.
Жека тяжело дышал молча. Пожевал разбитым ртом, сплюнул кровью на снег.
— Дай закурить.
Гера протянул ему пачку полупустую. Тот вытащил сигарету, сунул в губы распухшие:
— Огня нет у меня.
Гера зажигалку протянул. Закурил Жека. И сразу по привычке дым в рукав ватника выпустил. Гера курил молча, на Жеку не глядя.
— Давай это… в натуре… — Жека пробормотал.
— Чего?
— Ну, без обид.
Гера хмыкнул. Помолчали.
Снег, начавший падать с неба низкого, серого, густился.
— Ты к железке?
— А куда ещё?
— По их следу вчерашнему?
— Позавчерашнему.
Жека на небо глазом своим здоровым глянул:
— Валит. А коль следы завалит?
— Не завалит. Вон колеи какие.
Жека глянул под ноги:
— Ну да…
Сплюнул кровью на санный след:
— Да, бля…
Они курили молча. Жека рассмеялся устало:
— Бля… это… пиздец!
Молчал Гера, дым пуская.
— В общем, ты это, братан…
— Чего?
— Ну… благодарю.
— За что?
— За то, что меня отпиздил.
Гера смотрел, с сигаретой в зубах.
— Если б не отпиздил, не шли бы мы с тобой здесь.
Гера потянул разбитым носом. И промолчал.
— Так что… вот.
Жека руку Гере протянул. Помедлив, Гера свою протянул. Они рукопожатием обменялись.
И пошли дальше по санному следу, снегом мокрым засыпаемому.
Оле, Аля и инвалид медленно двигались по следам Геры и Жеки. Снег усилился.
Вошли в лес и остановились передохнуть.
— Мне бы эти… мрыжи… лыжи какие-нибудь, — инвалид тяжело дышащий пробормотал. — Тяжко снег месить. Это как свечи чёрныя гасить.
Оле огляделся, хромая, в лес пошёл. Аля стояла с инвалидом, разглядывая его необычное, раскрасневшееся от движения лицо с багрово-фиолетовой опухолью.
— Вы в Хабарск идти?
— Дойдём до поездов, сяду на какой-нибудь. В Хабаровск… нет. Там ничего нет. Ничего.
— А где дом ваше?
— Нету у меня дома. А ваш дом где?
— Сгорело.
— И куда вы двинетесь?
— Не знай. Может, Красноярск. А вы куд?
— Да могу в тот же Хызыл Чар, как и ты. Не смешил ещё… не решил ещё.
Он устало скривил губы мясистые, чтобы рассмеяться, но вдруг заморгал, задёргался лицом и замер.
Аля на него смотрела. Снег падал.
Через время некоторое Оле из леса выволок макушку высохшей берёзы.
— Ад ноупле на неё торфэ, как хрипонь санки корморош.
Инвалид, побыв в неподвижности, глаза открыл.
Близнецы помогли ему залезть на сушняк, он в ветви вцепился. Оле и Аля схватились за ствол и поволокли инвалида по снегу. Он стал помогать им, отталкиваясь руками.
Пристрелив оставшуюся обслугу и забрав из укрывища побеждённых всё, что хотелось, заёбанцы сели на стальных лошадей своих и поехали от замёрзшей реки по своим следам, ведущим к Мухену.
Их походная песня наполнила редколесье, по которому двигались они.
Снег падал хлопьями крупными.
Пройдя мелколесье, в лес вошли. Когда песни походные пропеты были, запевала затянул частушки, и все подхватили:
Разнесу всю избу хуем
До последнего венца!
Ты не пой военных песен,
Не расстраивай отца!
Под горой лежит больной —
Сам стеклянный, хуй стальной.
Захотела ему дать,
Да не хочет он ебать!
Небо тёмно-серое нависло, снег гуще повалил. Но частушки петь не перестали — звучали они одна за другой в лесу хвойном между стволов тёмных.
Стало смеркаться.
Едущие попарно заёбанцы всё пели и пели частушки похабные, словно снегу
