Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

Скоро я и без того прикажу остановиться, поскольку пора облегчиться где-нибудь в кустах. Но лучше пока не останавливаться. Лучше сделать еще несколько километров.

Я могу немного потерпеть.

Мое тело функционирует, как положено: Мой сфинктер снова надежно заперт. И я сам дол-жен определить, когда должно состояться опорожнение моей требухи.

Война как элемент пищеварения!

Почему только еще никто не изобразил ее таким образом?

Если бы только я не устал до такой степени! Мне следовало бы за неделю до отъезда хорошо выспаться. Не могу сообразить, сколько часов сна мне не хватает…

Как долго, собственно говоря, может выдержать человек без сна? Можно ли убить лишением сна? Человека лишится вместе с этим и рассудка – такое должно быть надежным пыточным способом.

Я должен попытаться удерживать свои мысли от подобной ерунды. Это не увеселительная прогулка – клянусь Богом – нет! Здесь требуется постоянное внимание!

Если нам и в самом деле удастся пройти целыми и невредимыми, то можно смело говорить о счастье: До Парижа еще так же далеко, как до Луны.

Никто не знает, что я планирую делать в Париже.

Кроме Старика.

Напасть на след Симоны в Париже – удастся ли мне такое вообще? Зампотылу не сумел доб-раться до Симоны, как ни хорошо был продуман весь план. Вероятно, мне на ум тоже что-нибудь придет – похожее на историю с часами. Но чтобы быть в состоянии хотя бы правильно мыслить, я должен, прежде всего, поспать, хоть немного...

Но что, если я прибуду в Париж слишком поздно? Если эти свиньи уже давно вывезли Си-мону из города – кто может тогда сказать, как я смогу найти в этом случае ее след? Я даже не знаю, где находится Fresnes с его тюрьмой.

Думы о Симоне буквально выматывают мне нервы. И при этом я не должен опускать голову, сохранять трезвое мышление и полностью сосредоточиться на территории, по которой мы сейчас проезжаем.

Dompierre sur Mer : ослепительно белые дома с крышами, покрытыми красной черепицей. Все ставни закрыты. Никого не видно. Но я чувствую на себе десятки наблюдающих глаз.

На убранных полях стога сена составлены в форме маленьких домиков. Никогда прежде не видел таких стожков с крышами в форме седла.

Под огромной акацией, стоящей на внутреннем изгибе кривой дороги, я бы охотно приказал остановиться, настолько великолепно это дерево. Моросящий дождь смягчился, и парит теперь в воздухе тонкой пеленой пара. Думаю, этот пар сделает воздух таким же душным, как в тепли-це.

Лента дороги перед нами достаточно мокрая, чтобы предельно точно отражать цвет неба: бледно-серого, как на внутренних створках устричной раковины. Время от времени становится виден горизонт: Цвет неба там – легкий кобальт в зеленой дымке. Но в целом все небо остается белесо-серым.

Катимся между плотно стоящих тополей с дрожащими листьями. Как только может такое быть, что едва ощутимый ветерок приводит тополиные листья к подобному серебристому дро-жанию, в то время как другие листья остаются неподвижными?

Не Наполеон ли приказал посадить здесь повсюду тополя? И в Германии тоже?

Наконец приказываю остановиться, так как мой пузырь уже не выдерживает. Едва оказыва-юсь снаружи, бросаю взгляд на колеса.

Смотри не смотри, а от этого, говорю себе, новая резина на протекторах не вырастет.

Затем мочусь, как если бы это могло помочь, у левого заднего колеса, так как оно, кажется, выглядит хуже всего. А теперь мне, пожалуй, лучше будет влезть на крышу. Ландшафт с обеих сторон дороги вы-глядит мирным и таким пустынным, как будто бы вовсе не принадлежит этой земле – но как мало можно доверять такому мирному виду, я уже знаю. И этой мягкой дождливой пелене то-же.

- Так, Бартль, – говорю громко и при этом смотрю также и на «кучера», – Давайте теперь пе-реупакуемся! Я перебираюсь на крышу!

Бартль понимающе кивает и вместе с «кучером» начинает сдвигать и передвигать мешки с дровами так долго, пока они не образуют подобие бруствера с бойницей для обзора и обстрела, в случае чего. Я могу положить перед собой автомат, и вести наблюдение хоть полусидя, хоть полулежа – очень удобно. Эх, были бы у меня очки как у мотоциклиста! Но затем говорю себе: При нашей максимальной скорости в 50 километров в час будет не слишком плохо, даже со встречным ветерком.

- Немного влажно здесь, – говорит Бартль, а «кучер» удивляется мне, как будто здесь наверху я хочу продемонстрировать ему цирковой номер. Бартль же держит в зубах мундштук своей неразозженной трубки и широко улыбается.

- Коли быть собаке битой, найдется и палка! – отвечаю ему, а затем отдаю приказ продолжить движение, и «ковчег» тут же начинает движение, опять медленно и тяжело.

Газ слабое топливо – ничего не попишешь. Бог его знает, как все пойдет, когда однажды при-дется преодолевать настоящие подъемы.

Бартль теперь занял место рядом с водителем, и позади появилось свободное место – вполне достаточное, например, для моих манаток, накопившихся в Бресте. Но я был вынужден оста-вить их там, так как на подлодке не было места.

Жаль тех моих хороших вещей: Они валяются теперь где-то там...

Могу только удивляться себе: Едва из одной крупной неприятности выберусь, как тут же вле-заю в новую!

Сейчас стоило бы озаботиться тем, как функционирует связь с кабиной. Сквозь такой шум мои сигналы, наверное, не пройдут. Но я же обговорил с Бартлем сигналы по перестукиванию. Потому раскладываю приклад и с силой бью им о крышу.

Водитель не реагирует: «Ковчег» катится дальше.

Только когда несколько раз грохочу по крыше, «леший» тормозит.

Ясно, так дело не пойдет! В задранную вверх на меня рожу Бартля говорю:

- Бартль, это всего-навсего проверка! И будем тренироваться столько, сколько потребуется, по-ка не научимся реагировать сразу. Пока не посинеем! Итак, повторяю еще раз – Один сильный удар: стоп! Два удара: стоп и вон из машины, в кювет! Беспорядочные удары по крыше: Воз-душная тревога! Опасность сверху – врассыпную! Сразу прочь с дороги и в любое укрытие!... Это Вам понятно? – спрашиваю Бартля с угрозой в голосе.

- Исполню! – звучит в ответ.

Тут уж я просто накидываюсь на него:

- «Исполню»! Если Вы еще раз скажете «исполню», мое терпение лопнет! Обещайте мне, что такого больше не будет!

- Ну..., – выдавливает из себя Бартль, затем сжимает на какой-то момент зубы, и с шумом выпа-ливает: – Так точно, господин обер-лейтенант!

Когда «ковчег» вновь трогается – я, после того, как мы проехали где-то около километра, вновь резко бью прикладом по крыше кабины, и на этот раз «кучер» сразу жмет на тормоз.

Вот, пожалуйста! Сработало!

Я предусмотрительно придерживаю при себе остальные знаки «дрессуры».

То тут, то там встречаются беспорядочно лежащие разбитые и проржавевшие жатки и еще какие-то уборочные машины. На старых стожках соломы растет мох и трава. Вижу несколько домов справа и слева от дороги, но нигде ни одного человека. Дорога мелкими волнами колышет меня, убаюкивая: эти дорожные волны, словно вытянутые серые морские зыби, свинцово-серые, как после шторма. Далекие поля и луга образуют видимую линию горизонта: пасмурную, серую даль. Насколько иначе должна была бы выглядеть она при солнце, не завешенном этой тонкой вуалью пара? Дорожные волны медленно колышут меня вверх и вниз, и на несколько секунд чувствую себя как на море. Но это приятное чувство внезапно исчезает: Три курицы, волнуясь и дико ку-дахча, вдруг выбегают перед нашим «ковчегом», размахивая при этом крыльями. Вот уж тупая птица: вместо того, чтобы убегать прочь в сторону от дороги, эти чертовы бес-тии мчатся непосредственно перед передними колесами и при этом одновременно издают от-вратительное, звенящее от страха и возмущения кудахтанье. «Кучер» старается поймать колесами хотя бы одну из трепещущих крыльями пташек, но наш «ковчег» не движется достаточно быстро. Ну и черт с ними! Одна из немногих противных мне картин, это вид раздавленных транспортом мелких живот-ных. Знаю людей, которые даже на зайцев охотятся с помощью автомобиля. Отец Симоны, напри-мер – был большой специалист в этом деле. Сначала я думал, что он просто хвастал, но затем, однажды, он притащил несколько страшно изуродованных зайцев.

- ;a donnera une bonne soupe! – были его слова при этом.

Сколь же много есть людей, которым убийство доставляет удовольствие! Помню карпов в рыбном магазине «Северное море» в Хемнице, где продавцу доставляло такое явное удовольствие бить карпа по голове тяжелой деревянной дубиной, что я, будучи ребенком, страшно боялся этого человека. Хруст, с которым он затем вонзал нож в рыбью голову, чтобы распластать рыбину в длину на две дрожащие половины, намертво засел в моей голове.

Чтобы изгнать из мозга подобные картины, непроизвольно пронзающие меня, намеренно перекрываю их другими. При этом в мозгу возникают образы командира подлодки U-730. Отчетливее всего вижу его на мостике, вскоре после швартовки, когда фотографирую его, высоко подняв фотоаппарат, и представляю себя на его месте, в гордой позе, с устремленным вдаль взглядом – непревзойденный герой-подводник. Но затем хочу, как на контрасте, увидеть то его лицо, какое у него было в тот момент, когда он узнал, что серебрянопогонники смылись с лодки как крысы с тонущего корабля.