Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

Чтобы изгнать из мозга подобные картины, непроизвольно пронзающие меня, намеренно перекрываю их другими. При этом в мозгу возникают образы командира подлодки U-730. Отчетливее всего вижу его на мостике, вскоре после швартовки, когда фотографирую его, высоко подняв фотоаппарат, и представляю себя на его месте, в гордой позе, с устремленным вдаль взглядом – непревзойденный герой-подводник. Но затем хочу, как на контрасте, увидеть то его лицо, какое у него было в тот момент, когда он узнал, что серебрянопогонники смылись с лодки как крысы с тонущего корабля.

А потом картинки быстро, как в калейдоскопе, сменяют друг друга: Вижу то кривоногого шефа Флотилии с его огромной дворнягой, то вымершие улицы La Rochelle, то хлопающие ресницы шлюх в глубокой тени маленького кафе, то Крамера с его дьявольской ухмылкой...

Еще бы пару дней, думаю я, и едва ли у нас вообще была бы надежда на то, что нам когда-либо удастся вырваться. А сейчас мы катим на своем газогенераторе по южно-французскому ландшафту...

На какой-то миг до меня с трудом доходит, что это я качу по дороге на таком нелепом транс-порте... Если бы дело было только во мне, то приказал бы теперь же остановиться и несколько километров протопал бы пешком, а затем укрылся бы в какой-нибудь попутной деревушке, отоспался бы несколько дней и попытался переодеться в чистое.

Но это было бы гиблое дело – знаю наверняка. Если бы только я поддался этому востребо-ванному моим телом способу отдыха и восстановления сил, то легко мог бы оказаться в черто-вом пекле. В конце концов, такое положение вещей может свершиться в любой момент и может зависеть от каждого часа нашего пребывания в дороге.

Небо проясняется. Но то там, то тут, в низинах лугов пока еще лежат клубы молочного пара. Поля здесь тоже полностью убраны. Вероятно в этом причина того, что я никого не вижу?

Я предвидел и засаду и то, что нас будут преследовать. Глубоко в душе я расписывал себе всевозможные непредвиденные неожиданности – но только не мог себе представить эту звеня-щую тишину и спокойствие. Мы тихо плетемся по этой местности словно туристы, как будто и вовсе нет никакой войны. Только то, что, казалось бы, обжитые места стоят как вымершие, бес-покоит меня.

Деревья теперь плотно сжимают обе стороны дороги. Подо мной течет под колеса лента до-роги, сверху, меж верхушек деревьев, протекает лента неба – немного светлее, чем дорога. Ду-маю, что уже скоро цвета неба и дороги сравняются.

Хорошо, что моя голова набита стихами. Если только захочу, то могу часами их выразительно читать – так сказать безупречно и с пафосом: Но безмолвными движениями губ дела идут лучше всего: «Я пажем в Бургундии Верхней служу / Ношу Королевы шлейф / Однажды в усмешке скривила свой рот / на мраморной лестнице, где колонн изворот...»

А вот такого «вывернутого», перекрученного парня как наш «кучер» я едва ли когда встречал. Но, вспоминаю: В «Трудовой повинности» , в горах в Allg;u – тоже имелось несколько таких редких экземпляров.

«Кучер» действует как автомат. Этим он напоминает мне один ярмарочный аттракцион: «Че-ловек или кукла» . Возможно, это впечатление производит его невыразительное лицо. С тру-дом могу себе представить, что за своим низкоскошенным лбом он обдумывает хоть какую-то мысль.

В La Pallice, однако, он показывал мне – с совершенной гордостью главы семьи – фотографии своих детей: Четыре неподвижно смотрящие в объектив молочно белых лица, а над ними его собственная рожа, напоминающая бледную луну.

Мои мысли летят впереди «ковчега»: Что я буду делать после войны – при условии, что пе-реживу ее? Стану батраком? Маляром? Промывальщиком золота на реке Isar , например? Че-пуха! Когда весь этот хаос закончится, то для нас будет небольшой выбор: Либо лесорубом в Канаде, либо шахтером в России. Лучше не думать об этом!

Если бы только мы могли ехать, не меняя направления все дальше и дальше, то, наверное, прибыли бы прямо в Мюнхен. Не имею никакого представления, сколько километров отсюда до дома.

Домой?

Снова и снова задумываюсь: Слова «дом», «домой» – они стали, будто слова-табу для меня, чтобы теперь, наконец, понять, что я больше вовсе не имею никакого дома. Мой дом – была Флотилия и Ker Bibi, и ничего другого. А моей Родиной была Бретань. Но Ker Bibi принадле-жал совершенно чужим людям...

Симона и опять и снова Симона...

Я слишком много времени растратил впустую в Бресте. Я должен был гораздо раньше рва-нуть оттуда. Но что я мог тогда поделать? Совершенно один против банды свиней...

Должен ли я был, например, броситься в штыковую на КПФ? Тогда меня точно прихлопнули бы как муху.

А Старик? Больше чем Старик, никто не отважился бы решиться на что-либо, если бы только не захотел окочуриться раньше времени... Старика точно хватила бы кондрашка, если бы он узнал, что Симона дважды была в Германии – и не только с краткосрочным визитом.

Добрая тетушка Хильда в Лейпциге тоже здорово удивилась, когда увидела, как кто-то в Фельдафинге уложил мой чемодан для поездки в редакцию «Лейпцигской иллюстрированной газеты» и в Берлин в Ставку Верховного командования Вооружённых сил Вермахта: В сложенном кителе лежали два сырых яйца!

Упреки, которые я позже высказал Симоне по этому поводу, отскакивали от нее как горох от стенки. Она сделала обворожительную рожицу и озорно спрашивала: «А ты стирал свою фор-му?»

Мысли убегают от меня прочь, что уже не может быть хорошо, по определению.

Итак, скомандовать снова: Стоп!

Слезть с крыши и размять ноги.

Мешки с дровами уже не лежат аккуратно, как прежде.

Придется заново обустраивать свое гнездо. Бартль помогает мне в этом: одна из двух седушек с подлодки перебирается из кабины на крышу. Мне она нужна как подстилка.

Держу свой Вальтер в кобуре, но на всякий случай готовлю второй магазин для автомата: Кто знает, что может произойти?

Для непредвзятого взгляда мы должны выглядеть как находящиеся в своего рода укреплен-ной башне.

Приходится полностью сконцентрироваться на дороге. Одновременно смотреть по сторонам и точечно всматриваться в какие-то участки вокруг дороги. Минимум 180 градусов держать обзор под контролем! Но чтобы выполнить это, приходится так часто вращать головой направо и налево, что вскоре моя шея начинает несносно болеть. Я должен всматриваться в каждый дом, каждый участок поля, каждое дерево у дороги – и еще в каждую стену и каждую груду старых бочек. Все может означать засаду, повсюду могут сидеть братишки Maquis готовя нападение и взяв нас на мушку. С кормы мы незащищены. Если бы кто-то подкрался сзади – например, тихонько подъехал на машине, которая движется быстрее, чем наш ковчег, я бы при том шуме, который мы издаем, едва бы это заметил. Но я при всем желании не могу держать еще и наблюдение за кормой. К собственному успокоению говорю себе: Кто станет плестись за нами по этой дороге? Бензин в дефиците, ни у кого нет бензина, у Maquisarden тоже.

Но есть бензин или нет бензина – а вот там стоят вроде как два амбара или нечто подобное из досок, слишком уж близко к дороге, образуя узкий проход и показывая маленькие отверстия под торцом крыши: И выглядят чертовски пугающе!

Сразу же мне кажется, что наш «ковчег» движется слишком быстро. Темно-зеленые деревян-ные стены становятся угрожающе большими в приближении.

Повожу стволом автомата от одного отверстия под торцом крыши к другому – но ничто не движется.

Приходится делать над собой усилия, чтобы не уйти мыслями от происходящего: Не позво-лить мыслям уклониться от поставленной задачи! Предельное внимание! Ничего другого кроме сосредоточенного внимания! Я – единственный наблюдатель на этой колымаге. И все зависит только от моей бдительности...

Мне не нужно выверять курс: На этой дороге мы едем как по рельсам. Докуда мы доедем, не имею ни малейшего представления. И тогда декламирую громким голосом: «Реют стяги на ве-е-тру-у / Кони гордо высту-у-па-а-ют...»

Так правильно или нет, не знаю, но декламирование громким голосом мне нравится, во вся-ком случае, оно поддерживает меня.

Двигатель урчит так звучно, что оба моих «домовенка», наверное, не могут слышать меня. Увеличиваю громкость на октаву выше: «Роскошная барка нацелила нос на Хёрнум, / за нею ряд эверов нёс наймитов...» Тупой болтун! Одергиваю себя. Однако долго молчать не могу. Спустя какое-то время декламирую рвущиеся из меня строфы: «Палаши из ножен, Узду на-тянуть, / Копья на руку, Штандарты вперед! /Лишь так, атакуя плечом к плечу,/ Мы победим – кирасиры, уланы...» А затем из меня вырывается, независимо от моего желания, песня Лютера: «Когда враги го-лодным львам нас кинут на съеденье, / Господень ангел будет там, / Подаст нам избавле-нье…»

Моя мать обычно громко напевала этот гимн, когда чувствовала себя подавленно или покину-той этим суетным миром. Полагаю, что тоже пою его правильно, несмотря на слабые музы-кальные способности: «…Князь тьмы рычит, как лев, и страшен его гнев, / Пожрать нас хочет он. / Но сам он обречён на вечную погибель...»