Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения - Наталья Павлищева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пока не стоит, пусть сначала наведут порядок, а то два дня назад избили мальчишку за кражу куска хлеба.
– Но ведь он вор…
– Нужно было поймать мальчишку и привести ко мне. Ребенок не станет воровать хлеб, если ему есть что кушать дома. А настоящих воров словно не замечают. Если так пойдет, велю поставить виселицу и сама прослежу, чтобы повесили разбойников, как это сделал когда-то Его Святейшество. Или тех, кто допустил, чтобы они хозяйничали на дорогах вокруг Сполето.
О том, сколь жесткой рукой Папа Родриго Борджиа когда-то навел порядок в Риме, знали многие, и многим же верилось, что рука у дочери не дрогнет тоже…
Альфонсо смотрел на решительную, деловитую Лукрецию, на то, как прислушиваются к ее словам окружающие, как готовы выполнить любое распоряжение, и понимал, что это не игра и не первое вот такое их обсуждение. Лукреция действительно правила, а не пребывала в Сполето, хотя никто не предъявил бы претензий, если бы молодая беременная женщина вовсе не вмешивалась в дела города и округи, а лишь развлекалась.
Сидеть, просто слушая, было скучно, и Альфонсо тихонько выскользнул из кабинета. Кажется, этого никто не заметил.
Немного позже за обедом Лукреция, словно извиняясь, объяснила:
– Я вчера пропустила такую встречу. Сегодня пришлось наверстывать упущенное. Ты не скучал?
– Лукреция, я мог бы помочь тебе. Ты говорила о разбойниках и необходимости навести порядок на дорогах вокруг Сполето.
– Нет, только не это!
– Почему?
– Это опасно.
– Для кого?
– Для… для всех!
Альфонсо рассмеялся. Он понял, что недоговорила Лукреция, она просто боялась за мужа.
– Лукреция, я взрослый человек и способен не только постоять за себя, но и справиться с разбойниками…
– Нет, Альфонсо, пожалуйста, нет! Я так долго ждала тебя, что сейчас боюсь, чтобы с тобой ничего не случилось.
Они довольно долго спорили, спор закончился ничем, но каждый задумался о своем.
За последние месяцы, пока Альфонсо не было рядом, а она сама вынуждена заниматься кучей серьезных дел, с которыми не всякий мужчина справился бы, Лукреция неизмеримо повзрослела. Взрослости ей добавляло и ожидание ребенка, вернее, ответственность за него. Потеря предыдущего малыша заставила молодую женщину быть более осторожной и серьезной.
Альфонсо же остался влюбленным юношей, и теперь, несмотря на то, что Лукреция выглядела совсем девочкой, она оказалась взрослой женщиной, испытывавшей к мужу скорее покровительственные, чем уважительные чувства. У Лукреции появилось желание не только обнимать и ласкать Альфонсо, но и в большой степени опекать его.
Хорошо, что этого пока не понимали оба. Интуитивно Альфонсо старался из-под этой опеки ускользнуть, но самому по-настоящему опекать жену ему не приходило в голову. Для герцога Бисельи его жена была просто возлюбленной, которая вот-вот родит ребенка. И сам того не замечая, Альфонсо действительно все больше становился опекаемым, а решения, даже касавшиеся обоих, все чаще принимала жена.
Понимая, что любимому скучно, Лукреция старалась проводить с ним как можно больше времени, теперь супруги много ездили верхом, много гуляли, чувствовала себя молодая женщина прекрасно и была уверена, что на сей раз родит здорового, крепкого младенца, неважно, мальчика или девочку, ведь ее обожаемый Альфонсо сказал, что будет любить дочку не меньше, чем сына.
И Родриго Борджиа, став дедом, тоже будет обожать внучку не меньше дочери. Лукреция думала о будущей дочери даже с некоторым налетом ревности, она прекрасно помнила, как баловал ее саму отец, и понимала, что внучку он будет лелеять еще больше. Гладя свой большой уже живот, она тихо уговаривала толкавшегося в нем ребенка:
– Ты будешь любимым для всех. Тебя ждет великое будущее…
А от Папы приходили одно за другим почти требования вернуться в Рим, в его словах был резон, Родриго Борджиа настаивал, чтобы дитя родилось в Риме:
– Я хочу видеть, как крестят моего первого внука! Я имею на это право!
В конце концов, он даже пригрозил, что вызовет Лукрецию с отчетом как губернатора. Дочь долго смеялась над такой угрозой:
– Папа бросит меня в темницу, и там я рожу.
И все же не только требование отца подтолкнуло Лукрецию вернуться в Рим, в октябре она уже не могла долго ездить верхом – опасно, не могла составлять компанию мужу, а самому Альфонсо было в Сполето просто скучно. Поэтому, когда пришло сообщение, что в Рим вернулась Санча, Лукреция тоже заторопилась в родной город. Пусть она родилась в Субиако, родным все равно считала Рим.
В середине октября они с Альфонсо вернулись в Рим, радости Папы не было предела.
– Лукреция… девочка моя… как ты выросла и похорошела!
– Выросла? Ваше Святейшество, я давно не расту, растет только мой живот.
Родриго осторожно приложил ладонь к большому животу дочери:
– Скоро?
Та кивнула:
– Через неделю…
Родила через две.
– Мальчик! Донна Лукреция, у вас сын! А какой хорошенький!..
Счастливая мать приняла маленький сверток, заглянула в личико:
– Как он похож на Альфонсо.
Родриго Борджиа, в свою очередь, глянул на внука:
– Вот еще! Вовсе не на Альфонсо, он вылитый Борджиа.
Дошла очередь и до самого отца, Альфонсо смотрел на сморщенное личико малыша, пытаясь понять, что к нему чувствует. И тут мальчик открыл глазки, голубые, как у всех новорожденных, сладко чмокнул губками и заснул снова.
– Лукреция, у него голубые глаза, как у тебя.
– Я же говорю: Борджиа! – с удовлетворением подтвердил понтифик.
– Как его назовут?
Альфонсо не успел открыть рот, чтобы ответить на этот вопрос, его опередила Лукреция:
– Родриго в честь дедушки.
Вообще-то, в Италии первенца называли в честь отца, и хотя Альфонсо был не против назвать в честь Папы, его задело скорее то, что Лукреция даже не посоветовалась. Она так привыкла решать все сама, что не подумала о необходимости обсудить такую важную вещь с мужем. Санча только головой покачала. А вот Родриго Борджиа даже прослезился от радости.
Рождение внука примирило Родриго Борджиа с необходимостью терпеть рядом Альфонсо. В конце концов, если дочь счастлива со своим мужем, то ни к чему искать другого. А Лукреция действительно была счастлива. Ее поздравляли, говорили о том, насколько она похорошела, хотя куда уж больше, твердили, что такого красивого малыша Италия еще не видела!
Крещение сына Лукреции и Альфонсо вылилось в настоящий праздник и было обставлено не просто роскошно, а сверхроскошно. Конечно, все понимали, что крестят не столько первенца герцога и герцогини Бисельи, сколько внука Папы и сына любимой дочери Борджиа. Церемония затмила собой все, что до сих пор видели римляне, понтифик сумел выжать из семейного праздника и политические дивиденды, ведь крещение общего с Арагонской династией малыша символизировало как бы примирение Ватикана и Неаполя. Мало кто из понимавших реальную ситуацию в такое примирение из-за крошечного Родриго поверил, но все сделали вид, что верят. Король Неаполя тоже прислал поздравления и подарки внучатому племяннику. Иллюзия примирения состоялась.
МЫ – БОРДЖИА!
ВРиме карнавал, город гулял так, словно завтра конец света! Музыка, казалось, не затихала вовсе, когда в одном конце города чуть стихало шествие, в другом оно начиналось, многие горожане едва держались на ногах от усталости, но перебирались с площади на площадь, иногда даже держась за стены. То-то славно гулял Рим!
Но даже такой шум стих, когда в последнюю неделю февраля прискакал гонец с сообщением, что Чезаре близко от Рима и готов въехать в город…
Почему-то над городом повисла напряженная тишина. Именно такую тишину нарушил цокот копыт лошадей отряда герцога Валентинуа. Рим притих, замер словно от ужаса перед повелителем. Чезаре уже чувствовал себя таковым.
Но повелитель повел бровью и приказал, чтобы праздник продолжался. Праздник продолжили…
Лукреция радовалась возвращению любимого брата, но было в его поведении то, что ее сильно насторожило – Чезаре почти с ненавистью смотрел на их с Альфонсо счастье.
– Чезаре, я хочу, чтобы у меня был муж…
Он с усмешкой пожал плечами:
– Но у Джулии и Санчи тоже есть мужья.
– Я хочу, чтобы у меня были дети!
– У Джулии есть дочь.
У Лукреции даже слезы выступили на глазах:
– Ты хочешь, чтобы я была… как Санча и Джулия?..
– А чем плохо? Их любят, дарят подарки, не допекают. Живут свободные и любимые. Так же жила наша мать.
– Я хочу быть уважаемой донной, я люблю своего мужа…
Чезаре вдруг схватил сестру за руку, притянул к себе. Глаза глянули в глаза. И хотя Лукреции было больно, даже слезы выступили на глаза, она сдержалась, когда Чезаре смотрит вот так, лучше не противиться.
– А меня, меня ты любишь?
– Люблю, но ты мой брат.
Он выпустил запястье сестры, но смех ужаснул ее даже больше, чем боль и бешенство в глазах:
