Байки Семёныча. Вот тебе – раз! - Игорь Фрост
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну и вот, играли они, будущие вдохновенные педагоги русской словесности, в незамысловатую игру баскетбол. Но Бог ты мой, что это был за баскетбол! В дополнение к той специфике их игры, о которой я выше сказал, девицы-русички, улицезревшие наших баламутов, включали «мою прекрасную леди» и начинали двигаться по площадке с какой-то удивительной плавностью и ажурной грацией. Адажио из «Лебединого озера» в исполнении Плисецкой и Богатырёва по сравнению с той грацией – это просто жалкие конвульсивные трепыхания нескладных неумех. Грациозная русичка под восторженным взглядом Вани или, положим, Эдика практически теряла все свои косточки и становилась гибкой, как ива, и текучей, как горный ручей. Она в немыслимом прыжке с мячом, бросив его, пусть даже в сторону собственного кольца, прогибала спину в такой арабеске, что становилось очень страшно за ее позвоночник. Возвращаясь после атаки от кольца соперниц, они не просто разворачивались и бежали назад, они делали тройной пируэт на одной ножке и, уже больше не вспоминая о мяче и соперницах, двигались в сторону своего кольца изящнейшими «гранд жете», ни минуты не беспокоясь о том, что суть игры вовсе не в этом. А вернувшись в оборону, они выстраивались журавлиным клином и становились в пятую позицию, возведя в небеса трепетные руки.
А баламуты, перемещаясь вокруг площадки для всестороннего восприятия такой красотищи, истошно орали и топали ногами, болея за каждую из них в отдельности и за всех, вместе взятых. Болели, ну, потому что это, во‐первых, весело, а во‐вторых, каждая русичка, в честь которой несся громогласный ор: «На-та-шка! Да-вай! Да-вай! Ур-а-а-а!», начинала проявлять такие чудеса грации и пластики, что описать это просто не представляется возможным. В общем, болеть за баскетбольных русичек было удивительно приятно глазу и невероятно ободрительно для репродуктивной системы. Они и болели. И только преподаватель физического воспитания Соколов четко понимал, что баламуты ходят на такие игры в большей степени по той простой причине, что в момент такой игры на площадке отнюдь не один мячик прыгает. И даже не двадцать! Понимал и потому, скрипя зубами и обещая «бошки поотшибать», все время пытался баламутов с площадки выгнать. Но так как у баламутов не было обременения в виде необходимости вести занятие и бегали они куда как быстрее Соколова, выгнать их не удалось ни разу.
Так что, как вы сами теперь можете видеть, эти славные парни, помимо неустанного труда в познании наук всяческих, находили и время, и возможность разнообразить жизнь высшей школы пусть иногда и аляповатыми, но все-таки яркими пятнами своего присутствия. Нескучно, одним словом, тогда было в универе. Ни одного дня нескучно. Однако, помимо случаев группового восторга разума и коллективного выпадения за рамки общепринятой морали, бывали у баламутов и персональные примеры бесшабашного веселья. Произошла одна такая история и с Юркой.
Юрку самым странным образом с младых ногтей постоянно двигали на руководящие должности. Ну, скажем, должность председателя пионерской дружины в средней школе, хоть и можно назвать руководящей исключительно с большой натяжкой, потому как она все-таки «пионерская», но, как ни крути, а председатель. Большой человек! А цельное президенство как вам, а? А он им, президентом, целый год пробыл. Ну не республики, конечно, какой-нибудь или штатов, скажем, объединенных, нет, помельче. Президентом школьного клуба интернациональной дружбы, сокращенно КИД, его единолично выбрала и назначила преподавательница немецкого языка, который Юрка на тот момент со всем рвением изучал. Президентствовать Юрке нравилось лишь в том случае, когда после уроков в школе задерживаться не приходилось и нужды на какие-то невнятные слеты ездить не было, драгоценное время единственного выходного впустую растрачивая. Ну а потому как оставаться после уроков и ездить приходилось достаточно часто, уже к концу своего первого президентского срока Юрка взял самоотвод и о интернациональной дружбе больше не задумывался. Да его бы и секретарем комсомольской ячейки родной школы наверняка сделали. Но на первом своем собрании комсомольского актива, который вела молоденькая учительница черчения, он уснул, а на втором – ржал как конь, не имея в себе ни сил, ни желания прекратить. За что и был изгнан с сего торжественного мероприятия и исключен из кандидатов на высокую руководящую должность. Но кто бы и что бы ни говорил, даже на грустные финалы его руководства невзирая, в ипостась эту его всегда и везде тянули и пристроить в начальники норовили.
Случилось это и в универе. Кем-то очень ответственным и важным в деканате было принято решение взять да и назначить Юрку старостой группы. Почему? Неизвестно… То ли потому, что он на пару-тройку лет старше своих однокурсников был, то ли по той причине, что он, уже в Советской армии отслужив и взрослой жизни хлебнув полным ртом, на мир смотрел глазами вполне серьезными, то ли оттого, что, от природы изрядной харизмой одаренный, почти мужчиной Юрка уже в десятом классе выглядел. Не суть важно. Решили, как бы там оно ни было, и прямо первого сентября его старостой и назначили. Главным, стало быть, поставили.
Принимая во внимание тот факт, что Юрка в универ стремился еще и за тем, чтоб от взрослой жизни отсрочку взять и в беззаботном юношестве подольше зависнуть, большей вольницы, чем при нем, ни группа, ни человечество в целом не знало за всю свою историю. Анархическое Гуляйполе с Нестором Ивановичем во главе, своей свободой и самоуправлением к той вольнице и разгильдяйству, которые Юрка своей любимой группе даровал, возможно, немного и приблизилось, но все ж таки сильно недотянуло. Нет, недотянуло. Из всех многочисленных обязанностей старосты Юрка с упоением занимался только торжественной сдачей экзаменов с обязательным подношением застолья и «небольших презентов» принимающим преподавателям и выступал в роли «командира подразделения» на занятиях по начальной военной подготовке. Одногруппники же, брошенные на произвол управленческой судьбы, старались организовать свою студенческую
