Байки Семёныча. Вот тебе – раз! - Игорь Фрост
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В своих ожиданиях того, что марок хватит на два семестра как минимум, Юрка ошибался. И ошибался достаточно сильно. Не настолько большой была его школа, где ему эти самые марки на раздачу выдавали и не так сильно ему там доверяли, чтоб сразу трехгодовой запас марок в одни руки выдать, чтоб ими цельный год ежемесячно направо и налево разбрасываться. Так что к моменту Юркиного воспарения в студенческое начальство марок в количестве сто тысяч штук на руках у него не оказалось. Меньше. Было их гораздо меньше. Уже в январскую стипендию марки себя истощили, и добрая половина группы все-таки получила свои вожделенные монетки. Для некоторых одногруппников обретение дополнительной половинки рубля стало небольшим открытием и поводом для скромной финансовой радости. Юрке же с Ильханом в поисках этих металлических кружочков пришлось поноситься высунув языки по всем окружающим магазинчикам и чайханам, упрашивая несговорчивых продавцов и ошпасов пять рублей на монетки разбить. Полученная после этого усталость и горечь разочарования, ставшая результатом потери веры в доброе человечество, привели обоих к той мысли, что марочная схема взаиморасчетов со своими одногруппниками была не просто комфортной, но и единственно верной.
Но марки, увы и ах, закончились. А просто недодавать пятьдесят копеек пусть и наивным, но все же не заслуживающим такого небрежительного отношения одногруппникам Юрка посчитал несовместимым с его собственными представлениями о честности и справедливости. Нечестно это было бы, одним словом. Человек, отдающий свои кровные, заслуживает хотя бы парочки добрых слов и веры в большую и светлую цель, на которую его пятьдесят копеек пойдут. Это ведь совершенно очевидно и абсолютно не аморально. Будь Юрка Остапом Бендером, он с удовольствием обменивал бы на несчастные копеечки долю в алмазных рудниках африканской Замбии или от сердца отрывал бы и практически задаром отдавал сто уникальных рецептов самогона, но Юрка Остапом не был. Потому до рудников он не додумался, а рецепты самогона его учебным соратникам оказались не нужны. Это даже практика пару раз подтвердила.
Потому за неимением краснокрестных марок Юрка, заботясь исключительно о душевном спокойствии и психическом равновесии своих одногруппников, выдавая стипендию в очередной раз, выплатил бумажные пятьдесят рублей и уверил студентов в том, что в размеренном потоке жизни совершенно ничего не изменилось и недополученные ими монетки по-прежнему идут на самые благие дела, какие только может себе представить здравствующий и разумный человек. Ну а поскольку четко задокументированной статьи расхода, где красным по зеленому было бы написано «Красный Крест» и «10 копеек», теперь не существовало, нужды сдерживать свою удивительно буйную фантазию, помноженную на колоссальное чувство юмора, у Юрки больше не было. Стараясь исключительно в интересах своих ближних, дабы значимость их маленькой жертвы в их же собственных глазах и сердцах приумножить до состояния вселенской миссии, в изобретении объектов финансирования и благотворительности Юрка не сдерживался совершенно.
И далее при каждой выдаче стипендии половинка рубля удерживалась им то в «Фонд голодающих детей Замбези», то на «Очень капитальный ремонт первого трактора целины», то на «амбулаторное лечение отважно спасенных челюскинцев». Правда, некоторые из студентов, хорошо изучившие историю родной страны еще в школе, немного сомневались в том, что подвиг челюскинцев был совершен буквально на днях, и в том, что его участники, героически снятые с огроменной льдины, прямо сейчас нуждаются в оздоровительных процедурах. Юрка же с такими аргументами полностью соглашался и, широко сияя доброй улыбкой, от всей души хвалил такого эрудита. Хвалил, но аргументировал сбор денег на полярных зимовщиков тем, что: «Права Зазена, ой как права! Давно это, конечно же, было. Не теперь. Ни словом не врет передовая первокурсница! Но, однако ж, вы о другом подумайте, други мои! Вы о том подумайте, что храбрецам полярной зимовки лет теперь сильно много и им, героям ледовых полей, это самое здоровье теперь очень сильно поправить требуется! Оттого и собираем…» Аргумент был более логичным, нежели необоснованные сомнения заучки Оли-Зазены, и оттого одногруппники, воодушевленные своей сопричастностью ко всему прогрессивному человечеству в его благих деяниях, не сильно возмущались и практически не грустили о судьбе недополученной половинки рубля. Совсем другое, как позже выяснилось, некоторых из них беспокоило и спать не давало. Очень сильно беспокоило и очень сильно не давало!
Вот как раз по причине этого самого беспокойства отдельных индивидов сбор средств в интересах пивного Радика и завершился. Подкачала Юрку финансовая дисциплинированность и немного излишняя наблюдательность одного из одногруппников. И вот как это на Юркину голову нагрянуло: сдав очередное пожертвование на нужды благих свершений, славный своими успехами в учебе, но не проникшийся духом единения с мировым сообществом юноша с прекрасным именем Алишер заявился в деканат. Заявился и, отсидев в приемной короткую очередь страждущих, долго сетовал секретарям на то, что: «Вот вчера сдавал пятьдесят копеек на “Яростную борьбу с мировым империализмом”? Сдавал! И на челюскинцев в прошлый раз тоже сдавал, не пожадничал! И в “Накопления Всемирного фонда Третьего интернационала” тоже свою лепту внес! Все чин чинарем, как положено… А староста наш денег с меня для великих свершений, которых я, как сознательный комсомолец, ни за что не супротив, взял, но марок, мне причитающихся, так и не выдал! Забыл, наверное. И даже, может быть, спаси и сохрани, себе те прекрасные марочки оставил». И приняв широко распахнутые глаза секретарей за просьбу пояснить, чего он, собственно, от деканата хочет, уточнил, что неплохо было бы ему, Алишеру, эти марочки в руки получить. Потому как «сдавал же!»
Бог ты мой, что тут началось!
Средневековая инквизиция, спалившая Джордано Бруно на жарком костре за его шарообразные убеждения, а перед этим того же Джордано пытавшая с чувством и обстоятельно, выглядела жалкой неумехой, источающей милое дружелюбие, по сравнению с деканом физмата, взявшимся за Юркино воспитание и развенчание низости его поступка. Взявшегося со всей решительностью пламенного коммуниста и борца с попирателями общественных норм и устоев. Разрывая Юрку на части и испепеляя получившиеся останки глаголом праведного гнева, в деканате ему припомнили и поставили в укор совершенно все. И наставления мамы о честности и правдивости, позорно забытые Юркой, и неизбывный позор папы за его падение на самое дно морали, и товарищеское порицание, которое в
