Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот сбившийся с пути пролетарий по кличке Червонец (В. Рыжаков) – мальчишка с окраин, которого поманила блатная романтика, но вовремя успевший одуматься и вернуться к честному трудовому народу.
Вот иностранный турист (П. Буткевич) – разумеется, капиталист, беспринципный и ловкий, загребающий жар чужими руками.
Вот падшая женщина – пропащая душа, не способная ни на какие бескорыстные чувства. Продавщица комиссионки Полина (Е. Васильева) живет одновременно со спекулянтом и криминальным авторитетом, отчаянно жаждет денег и так же отчаянно страшится разоблачения. Интересно, что ей, в отличие от знаменитой «подружки Фокса», в культовом «Месте встречи…» сыгранной Т. Ткач, отказано даже в искренней привязанности к своему Графу: он нужен Полине лишь для того, чтобы, сорвав большой куш, сгинуть в местах не столь отдаленных, позволив ей жить в роскоши и, возможно, бежать за границу (по понятным причинам у русского зрителя этот образ сочувствия не вызвал, поэтому в дальнейшем «женщин преступного мира» все-таки предпочитали наделять искренним чувством по отношению к бандитским «мужьям»).
Вот, наконец, честный милиционер: тоже довольно сложная роль, ибо все честные милиционеры как две капли воды похожи друг на друга, и заслуженному артисту Вс. Санаеву, чтобы создать своего полковника Зорина, потребовалось сделать акцент именно на его доброте. Зорин получился немногословным, доброжелательным, несколько утомленным и уж во всяком случае – умудренным прожитыми годами. Он не боится ни жуликов, ни наведенного на него карабановского пистолета; «за его спиной большой путь, который подсказывает ему правильные решения, дает возможность предугадывать действия противника и находить нужный тон в разговорах с людьми»[90].
Согласно канону – и по замыслу режиссера – именно с таким (теплым и мудрым) «милицейским работником старой школы» вступает в противостояние холодный и изворотливый вор, над которым справедливый полковник в итоге, конечно, одержит победу.
2
Для Дворжецкого роль вора Карабанова стала второй киноролью, повторимся – практически одновременной роли генерала Хлудова.
Трудно было бы найти более разных – и по-разному сыгранных – персонажей. Хлудов весь – статика, Карабанов – динамика. Хлудов весь – одиночество: его контакты с людьми обрывочны и случайны, он, будучи втянут в общий «бег» и даже, по сути, руководя им, все равно движется по своей отдельной орбите. Карабанов – фигура «публичная»: он раскрывается во взаимодействии с окружающими, он играет ими, как шахматными фигурами, и приходит в холодное бешенство, узнав, что Лоскутов и Полина, в свою очередь, как карту задумали разыграть и его. Карабанову рефлексия, в отличие от Хлудова, по определению не свойственна, погоня за выгодой руководит им всецело, и даже обидно становится, когда понимаешь, что весь его артистизм, все бесстрашие, памятное советскому зрителю хотя бы по сцене кражи в музее – под пристальным перекрестным огнем укоризненных взглядов с полотен, – подчинено лишь идее наживы.
Меняются костюмы, букли, моды,
На чувствах грим меняется опять.
Мой выход в роли, вызубренной твердо,
А мне другую хочется играть!
Возможно, именно это отсутствие рефлексии, эта советская одномерность героя заставила Дворжецкого считать, что он с ролью – не справился. Не раскрыл своего Карабанова:
Встреча с рецидивистом Графом <..> не принесла мне удовлетворения. Мне кажется, я не сумел убедительно раскрыть характер – алчность, жестокость вора, его социальную опасность. Подвел меня и жанр детектива – герой оказался этаким «Фантомасом» с налетом романтики[91].
После феерического, гротескного «Бега», требующего от актера нечеловеческого душевного напряжения, после игры на разрыв в картине Алова и Наумова очутиться в добротном каноническом мире Бобровского, не предполагающего особенной душевной работы над ролью (сыграй типаж – и будет с тебя), было странно – как будто чего-то не хватало.
Это чувствовал не только сам артист, но и внимательные зрители. Скажем, корреспондент «Советского экрана» Ю. Ширяев, пожалуй, самый преданный Дворжецкому кинокритик, открывший молодого актера для себя в «Беге» и с тех пор пристально следивший за его кинокарьерой, напишет впоследствии о его Карабанове:
Актер искал опору и не находил ее ни в драматургии, банально приключенческой, исключающей индивидуальный характер персонажа, ни, надо думать, в режиссуре. Дворжецкий делает осторожную попытку дополнить характеристику собственными штрихами, уточнить ее, несколько перестроить предложенный образ. <..> Ведь для себя самого Дворжецкий формировал задачу так: «В актерском деле главное для меня – объяснить характер». Однако характера у Графа как раз и не было, потому актер и искал широкие мазки, локальные решения…[92]
Действительно, Дворжецкий, стремясь именно объяснить Карабанова, буквально делился с ним сокровенным: давней репликой жены («Мужа можно обмануть, а он – он любимый!»), коротким вопросом к Полине: «О сыне что слышно?» (в самом деле, этот вопрос, как и короткая реплика «Растет…», сопровожденная сдержанным вздохом, ничего не прибавляет к образу Карабанова и кажется даже лишней в ткани сюжета, зато многое говорит о стремлении Дворжецкого наделить своего героя личной историей – хотя бы личной тоской по сыну), наконец, значимым именем… Заметим, что, представляясь художнику-реставратору (В. Беляков) директором таллиннского музея Романом Яновичем Шубиным, Карабанов, во-первых, обозначает себя как практически полного тезку Романа Валерьяновича Хлудова, во-вторых – заимствует отчество у Вацлава Яновича Дворжецкого, чьи лагерные воспоминания о повадках блатных могли пригодиться сыну в работе над образом – если, конечно, старший Дворжецкий вообще делился этими воспоминаниями. Потому что ему-то ведь тоже когда-то приходилось играть вора-рецидивиста – играть перед весьма требовательной аудиторией, которая за недостоверность могла и убить.
Если об этом не знал его сын – то, во всяком случае, мы теперь знаем:
Уркаганы!.. Сплошь уголовники, воры?! Ну и я – вор! Я – пахан! Со мной «носильщик» из блатных (за курево и подкормку) с корзиной моей. Я ему без колебаний:
– Валяй вперед! Дави босяков!
Он знал по этапу, что я «Сеня-Рыжий», из Киева. «Рыжий» – значит «золотой». Это кличка специалиста по «ювелирным делам». Ее я придумал
