Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев

не раздражайте их. Пусть помрут спокойно и не делая опасных телодвижений. Я бы даже шпионов их не трогал, потому что в их состоянии все, идущее со стороны, только приближает конец, будь то деньги, зерно, фильмы или идеи, как у безнадежных больных усугубляют состояние любые попытки вмешательства, даже самые квалифицированные.

– Так что ж вы продолжаете сидеть на этом месте? Если тут все едино – работать или нет?

– А вот как раз для этого самого: чтобы останавливать тех, у кого чешутся руки подколоть, пощекотать, уязвить умирающего уродливого великана. А это и негуманно, и неправильно.

– Дмитрий Геннадьевич, поверьте, – я лучше кого бы то ни было понимаю суть ваших опасений. И вы, в стратегическом плане, вполне можете оказаться глубоко правы. Меня вообще до глубины души порадовала мера вашего понимания проблемы.

– А откуда вы…

– Читал.

– Я с-составлял записку д-для…

– Я понимаю, – проговорил Гельветов, ласково глядя на Гаряева и тонко улыбнулся, – я в курсе… Но я бы хотел продолжить свою мысль. Опасность несанкционированного прорыва технологий за пределы предприятия на самом деле куда меньше, чем вам, должно быть, кажется. Отдельные компоненты нашей рецептуры могут, конечно, о многом сказать высококвалифицированным специалистам, и могут быть, – с огромным трудом, надо сказать, – воспроизведены и даже использованы в специальных случаях. Но дело-то в том, что не они составляют то, что вы именуете главным секретом. Отнюдь.

– Это не принципиально!

– Я поясню в общем, хотя и это уже несколько грешит против правил. Секрет составляет сам по себе раздел математики, применяемый для расчета так называемых "композиций", а также, – и в основном, – конкретные приложения этого раздела для решения столь же конкретных задач. Все это не выходит за пределы чрезвычайно узкого круга аналитиков, композиторов и расчетчиков…

– Композиторов?

– Вот видите. Даже одно случайно прорвавшееся словцо из нашего профессионального сленга уже несколько сбило с толку такого искушенного человека, как вы. Композитор, – это специалист высшего класса, владеющий искусством составления исходных композиций. Тех, которые в итоге как раз и развиваются в те или иные изделия. На достаточно высоком уровне, – это божий дар, безусловно. Несколько напоминает искусство писать программы для ЭВМ, но все-таки не вполне. Даже по духу… Но я отвлекся. Я утверждаю, что без знания исходных понятий, аксиоматики, символики, любую рабочую запись композиционной группы прочесть не менее трудно, чем надпись на никому не известном языке. Без всякой дополнительной зашифровки. Что-нибудь новенькое из Теории Поля может прочитать специалист в области Теории Поля и никто другой. Кто-то другой может, – теоретически, – с вовсе других позиций создать теорию поля гораздо лучше, это да, но прочитать – ни в коем случае. Специалисты в нашей области сосредоточены только и исключительно только у нас. Некто может совершенно независимо от нас сделать что-то аналогичное, но даже и тогда никак не сможет проанализировать наши материалы. Никоим образом. Далее, – для рабочих расчетов в области композиции по определенным причинам пришлось создать специальный язык программирования, так называемый "ГарГол" а впоследствии, его глубокую модификацию, именуемую "МелГол". Они не транслируются. Просто потому что мы не делали никаких трансляторов. Из-за чрезмерной насыщенности профессиональным жаргоном непонятны для посторонних даже наши разговоры между собой… Очень мало понятны. Теперь я обязан вас предупредить, что буквально все, что я сказал вам сейчас, совершенно секретно и не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах. Ни при каких. Вы меня поняли?

– Тут я усматриваю некоторое противоречие…

– Ничуть. Никто посторонний не должен знать даже о существовании "мозаики", как явления. Может быть – даже прежде всего о таком существовании. Остальное – не столь актуально по крайней мере до тех пор, пока… пока шило, в конце концов все-таки не вылезет из мешка, и все не станет ясно вдруг, сразу всем.

– Ясно и мучительно больно.

– Да. Это очень смахивает на то, как до определенного возраста совершенно не воспринимаешь никаких сведений, связанных с сексом. А потом – не можешь понять, как мог ничего не видеть и не слышать, если этой темочкой прямо-таки пропитано все кругом. Но нам есть о чем поговорить с вами предметно. Понимаете ли, было бы очень полезно обсудить меры чисто технологического порядка, которые сделали бы утечку материалов или сведений совершенно нереальными…

– Погодите! Насколько я вас понял, истинная опасность для сохранения "мозаики" грозит только в случае прямого предательства или похищения одного из сотрудников этого вашего "узкого круга"?

– М-м-м… Что-то вроде этого.

– А подкуп?

– А вы знаете, сколько, чего и каким образом имеют у нас эти лица? Уже сейчас? И сколько бы понадобилось долларов США, чтобы иметь что-то хотя бы приблизительно равное? Минус друзья, минус положение, минус семья, плюс люди из вашей системы?

– Если мне хоть что-то будет непонятно, – ледяным, зловеще-ровным голосом высокого профессионала произнес Гаряев, – я непременно разберусь. Это, надо сказать, моя работа, а соответствующие полномочия для работы мне даны в полном объеме.

– Ни секунды в этом не сомневаюсь.

– Доктор, – равнодушным, ленивым голосом осведомился Завалишин, по кличке "Сонный", – а вы не можете мне объяснить, что такое эта стенокардия? Как-нибудь по-простому? Чтобы и технарь понял? Это как, – сносилось что-нибудь?

Из-за постоянно полуопущенных, тяжелых век со светлыми ресницами, из-за медлительных, словно через силу движений действительно казалось, что Завалишин либо все время дремлет на ходу, либо только что проснулся. Услыхав такой вот примитивный, механистический заданный в лоб вопрос, тридцатитрехлетний заведующий кардиологией медсанчасти фармацевтического комбината "Новфарм" Сабленок даже поперхнулся. Может быть, правда, – чуть нарочито.

– Гхм… Тогда уж, скорее, – засорилось. Забились всякой такой дрянью сосуды, – и привет. Мало напора, – машина плохо работает, нет напора, – не только работать перестает, но еще и ломается.

– И это, – собравшись с духом, с видимым трудом перенес через губу Сонный Завалишин, – все? Из-за такой вот ерунды?

– Да, – тихим от негодования голосом ответил Борис Самуилович, – представьте себе, что именно из-за такой. Ерунды, как вы изволили выразиться. Можно даже сказать, – ерундовской ерунды.

– Доктор, – после новой мучительной паузы выдавил Завалишин, "композитор",