Многогранник - Lizzy Pustosh

происходило. Но как-то, когда песня резко прервалась и пришлось ждать перезагрузки плеера, он и его брат услышали, что отец крайне грубо выругался на мать, добавив, что она «мерзкая блудница» и «нарожала неизвестно от кого». Несмотря на все убеждения матери в том, что Раф и Александр его дети, отец сказал лишь одно: «В старшем я уверен и заберу его с собой, а это паскудное отродие можешь оставить себе». Мать взвыла и попыталась накинуться на него, но он оттолкнул женщину к стене – она ударилась и поняла, что по затылку полилась кровь. Тогда мать, рассмеявшись, как сумасшедшая, сказала: «А ты думал, что я не узнаю о всех твоих любовницах? Что так удивился? Да-а, я давно знаю, но долго скрывала это: думала, что одумаешься, но ты не одумался. И стала изменять тебе в ответ. Ха-ха-ха. Да, Александр – не твой сын, но и Серафим – мой, и ты его не заберёшь!» – она попыталась кинуть в него сначала книгой, потом вазой, но он плюнул ей под ноги и ушёл, забрав старшего.

– Мама тогда стала пить раза в три больше обычного, – говорил, допивая чай, Раф. – Саша часто мне звонил, просил забрать к себе. Я их навещал раз в месяц и постоянно видел одну и ту же жуткую картину: она, обвеянная перегаром, лежит в ванной с бутылкой, кругом бардак, куча окурков и… я все чаще замечал синяки на руках и спине брата, новые и почти сошедшие. Я не мог на это смотреть и в лето перед третьим курсом выпросил у отца забрать Александра к нам (отец был не совсем рад этому, но теперь, вновь став успешным бизнесменом, ему было не солидно оставлять своего формального сына с полусумасшедшей женщиной). За месяц до начала школы мы приехали за братом. Отец остался ждать в машине, а я пошёл в дом; там стоял крик матери. Я осторожно зашёл так, чтобы меня не было слышно, и направился в зал. Там эта женщина вопила на Александра, как я понял, из-за разбитой вазы, ругалась на него, попутно обвиняя брата во всем, что с ней случилось: в том, что отец ушёл, в том, что семья развалилась, в том, что меня, «её золотце», – Раф процитировал эти слова с особым отвращением, – забрали от нее, и в том, что он, Александр, родился. Помню, я не мог пошевелиться: страх сковал мои конечности. А брат, – с содроганием продолжал юноша, – брат недвижно стоял в слезах. Он словно не замечал всех выпущенных в него слов и пытался все же любить мать, хоть она и была такой… такой отвратительной. Не знаю как, но она понял его мысли, жутко разозлилась и закричала: «Зачем ты вообще уродился, ненужная ты… скотина!» – после послышался сильный удар… Брат упал, стукнулся головой об стол и тут же умер… – наступило минутное молчание. – Я очнулся ото всего этого ужаса, вбежал в комнату – попытался его поднять, спасти, но было уже поздно… Мать стояла в двух метрах от нас и с диким непониманием смотрела на свои руки. Пару минут в полной тишине я тихо плакал над телом брата. А знаете, что сделала она? Она оттолкнула меня, закричав, что я ужасен и что это все моя вина, что это я виноват в смерти Саши, что из-за меня она ударила его, что это я убил её сына, и громко зарыдала… На крики пришёл отец, напугавшись происходящим, вызвал отряд. Отряд приехал, забрал эту женщину, и уехал – осталась только машина скорой помощи… Тогда-то у меня случился первый приступ. Оказывается, я не могу видеть тела моих омертвевших близких… – Раф встал с дивана, отошёл к столу, поставил пустую кружку и вернулся к ребятам. – Меня откачали, выписали таблетки и сказали, что делать, если приступ снова начнётся, но не сказали, что делать мне со своими мыслями: с тех самых пор я почему-то постоянно виню себя в смерти Саши: я должен был вмешаться, я должен был его увезти, я должен был спасти его, я ужасный трус – это все то, что нескончаемо крутится в моей голове, – на глазах юноши вновь начали появляться слезы, но он их стёр. – И теперь, когда кто-то кричит или обстановка становится опасной, меня охватывает страх, я падаю, бьюсь в конвульсиях и ничего не могу с этим сделать… Да, я определённо ужасен, как и говорила мать: даже сам с собой не могу справиться, – юноша глубоко выдохнул, поняв, что Концентрату больше нечего искать в нем.

– Как это печально, Раф… – удерживая слезы, подметила Мишель.

– Да ничего, обычно я держусь… – желая убедить подругу в обратном, попытался сфальшивить юноша, но Концентрат тут же дал о себе знать. – Ай! Я думал он перестал действовать, – воскликнул негромко он.

– Хах, нет, мой друг, он выбьет правду всю и целиком: я же много пролил, – с сочувствием усмехнулся Ренат.

–Да, точно… – точно подтвердив слова друга, произнёс Раф. – Ах, на самом деле, – более живо, чем при прошлом рассказе, продолжил он, – я не держусь: мне сложно. Я стараюсь, пытаюсь, но это слишком сложно. Усилия над собой отнимают все жизненные возможности – я слабею физически. Даже из-за этого синяки под глазами появились. Эх! Оказывается, очень сложно забыть прошлое и очень сложно изменить себя. Я как в клетке, только психологической: домой меня забирает отец на все возможные выходные, а там фотографии Александра, его игрушки… Мы же после ареста матери переехали назад, потому что отцу там «выгоднее жить», как он сказал, а мне – нет. Заходя домой, идя по коридору, я слышу те пронзительные крики и тихий детский плач на фоне их, отказываясь в зале – раз за разом вижу, как тело моего брата падает и падает, ударяясь об угол стола, который так и не убрали, как бы я и не просил: «это же не выгодно; мебель эксклюзивная, дорогая» … С годами, думал, легче станет, но – нет, стало только больней: я же никак не могу расстаться с мыслями, что, если бы я тогда вступился за него, он был бы жив. И что делать со всем этим – я не представляю, – юноша нагнулся над коленями и закрыл руками лицо.

– Эй, Раф, ложись, давай, – заботливо кладя друга на диван, говорила Мишель. – Если бы было можно просто сказать: перестань переживать – и ты бы перестал это делать, то мир сразу бы облагородился в моих глазах. Что мои слова тебе? Просто звуки. Но я постараюсь найти профессионалов – мы вместе