Дорогами Чингисхана - Тим Северин

Каракорум расположен там, где фактически находится центр Большой Монголии. Если крест-накрест провести линии через основную область расселения монголоязычных народов, они пересекутся в холмистой местности в верховьях реки Орхон, недалеко от нынешнего Каракорума. Подобное центральное расположение раскрывает причину того, почему на протяжении столетий Каракорум был национальным, пусть и не всегда реальным, центром Монгольской империи. У самого Чингисхана так и не нашлось времени, чтобы устроить тут столицу, потому что его ставка оставалась мобильной, кочуя вслед за сезонными миграциями и перемещаясь вместе с ханом, когда он отправлялся в военные походы на завоевание чужих стран. Но, должно быть, главное кочевье регулярно устанавливало свои юрты в видимости Каракорума, и когда его сын Угэдэй стал в 1229 году каганом, было принято решение возвести там постоянные сооружения, где бы останавливались и вели торговлю имперские караваны и где — не в последнюю очередь — можно было принимать иноземные посольства и вождей, которые прибывали из многих областей громадной империи. Именно в район Каракорума спешили доставить Карпини проводники, чтобы их подопечный, пожилой, грузный и измученный дорогой францисканец, оказался при дворе при возведении на престол наследника Угэдэя, Гуюка. И сюда в 1254 году пришел тот, кто следующим оставил для европейцев описание монгольской империи, — собрат Карпини по францисканскому ордену, Вильям Рубрук, с которым мы вскоре встретимся. Даже когда каганом стал в 1259 году знаменитый внук Чингисхана, Хубилай, предпочитавший держать свою столицу в Китае, Каракорум номинально оставался центром Монгольской империи и центром отчизны, к которому все монголы были эмоционально привязаны тогда и с которым сохраняют эту связь по сей день.

За три недели до официального старта основного отрезка экспедиции, намеченного на июль, мы с Полом отправились в Каракорум на рекогносцировку. Сам город был образчиком маленького скучного монгольского сельского городка, какие мы еще не раз увидим в следующие несколько недель. У главной площади возведена пара уродливых бетонных муниципальных офисных зданий, над устаревшей электростанцией, работающей на угле, торчали проржавевшие металлические дымовые трубы, удерживаемые тросами-оттяжками, на окраине имелась цистерна, предназначенная для слива топлива с проезжающих джипов и грузовиков. Несколько сотен гыров образовывали городские кварталы, разделенные ухабистыми дорогами. Каждый квартал был окружен расшатанным деревянным забором, поскольку бюрократические предписания требовали, что только если гыр обнесен оградой, ему можно присвоить номерной знак и, следовательно, тогда у него будет адрес и жителей можно обеспечить почтовым обслуживанием и всем прочим. Предположительно, это правило придумал кто-то в центральном правительстве, возможно, в очередной попытке искоренить кочевнические наклонности населения, которые не очень-то хорошо уживались с социалистической доктриной.

Менее чем в миле от городской окраины стоит самый старый и некогда самый грандиозный во всей Монголии буддистский монастырь, громадный ламаистский комплекс Эрдени-Дзу. В годы его расцвета здесь находились 10 000 лам, которые проводили службы не менее чем в шестидесяти храмах, обнесенных внушительной внешней стеной. Ни одно другое здание не символизировало лучше былую славу Монголии и то, по какому неверному направлению до недавнего времени шла жизнь монголов.

Когда в 1921 году Монгольская народно-революционная партия взяла власть в свои руки, ей в наследство досталась страна, в которой возник один из самых необычных общественных укладов на Земле. Здесь выросло гротескное государство-церковь. В краю, где было от силы с полдюжины постоянных городов, насчитывалось 700 крупных монастырей и еще, по меньшей мере, 1000 помельче. Царем этой причудливой страны тоже был ее верховный священнослужитель. Более того, он был Живым Буддой, и выше него стояли только «Два Сокровища» — Далай-лама и Панчен-лама в Тибете. И не имело особого значения даже то, что этот царь-священник был извращенцем и страдал от сифилиса, а слепнущие из-за болезни глаза прятал за закопченными стеклами. По оценкам, из десяти мужчин-монголов четверо было ламами или рабами церкви, и набожность рядовых монголов пустила настолько глубокие корни в их душах, что своего повелителя, восьмого Джебцзундамбу-хутухту, или «Возвышенное Откровение», они почитали как духовного и фактического главу страны, несмотря на то, что ему нравилось меняться одеждой и ролями с одним из слуг-мужчин, что порой он целыми неделями бывал мертвецки пьян и невменяем и что в качестве второй супруги, или «Священной Богини», взял бывшую жену борца, печально известную своими сексуальными забавами с другими ламами, в том числе и с парикмахером, для которых была отведена так называемая «юрта предсказателя».

Неудивительно, что первый предшественник Джебцзундамбы-хутухты в седьмом колене утверждал, что является прямым потомком Чингисхана. Первое «Возвышенное Откровение» заполнил собой вакуум власти, возникший, когда в середине XVI века соперничающими группировками был изгнан из страны последний император объединенных монголов, во многом слабая тень Великого Хана, и отчизна монголов за последующие 100 лет выродилась в арену борьбы между воинственными военачальниками. К тому времени громадная мировая Монгольская империя, созданная Чингисханом и его ближайшими наследниками, должна была казаться фантастикой. В 1368 году китайцы изгнали монгольскую династию Юань, которую при Хубилае навязал им в Пекине Золотой род.

Через двадцать лет китайские армии вступили в сердце страны монголов, сожгли Каракорум и разгромили монгольские племена. Последний монгольский император пытался бежать, захватив реликвии из святилища Чингисхана в Ордосе, в надежде, что обладание ими станет гарантом его возвращения. Он умер при загадочных обстоятельствах, и реликвии были возвращены на место, но для китайцев стало делом принципа, чтобы никогда больше Монголия бы им не угрожала. Они с успехом обуздали вождей Монголии, низведя тех до роли китайских вассалов, вынудив выплачивать ежегодную дань, принять китайских губернаторов и китайскую администрацию и периодически совершать путешествия в Китай, чтобы принести клятву верности. Один монгольский принц взял с собой в Пекин шесть верблюдов, нагруженных льдом, предположительно для того, чтобы охлаждать свою пищу и питье. Подобное показное роскошество, должно быть, порадовало китайских хозяев, так как оно еще больше обедняло простых монголов, вынужденных платить за подобную экстравагантность. С Монголией обращались как с пустым задним двором Китая, обширной зоной, которую намеренно держат в небрежении, исходя из принципа, что чем хуже ее развитие, тем лучше это отвечает китайским интересам.