На заработках - Николай Лейкин

— Дворникъ! Садись! Вези! Паспортъ при ней?

— У меня, y меня ейный паспортъ, вотъ тутъ въ котомкѣ, отвѣчала Арина.

— Сдай ему ея паспортъ на руки.

— Да я сама вмѣстѣ съ ней… Я ее не отпущу.

И Арина полѣзла на дрожки.

— Нельзя троимъ на дрожкахъ! крикнулъ дворникъ на Арину. — Сходи прочь.

Арина завыла.

— Милостивецъ! Господинъ дворникъ! Да я ее одну-то оставлю, коли мы все вмѣстѣ… Не буду знать, куда ее и повезутъ.

— Да дай ты ей самой ее везти! Пусть дѣвушка сама ее везетъ. Извощикъ-то вѣдь дорогу знаетъ, говорили городовому женщины.

Городовой не возражалъ. Дворникъ слѣзъ съ дрожекъ. На мѣсто его влѣзла Арина и обхватила Акулину. Городовой замѣтилъ номеръ у извощика, записалъ въ книжку и сказалъ: «трогай».

Извощикъ, чувствуя, что проѣздъ до больницы долженъ быть даровой, взмолился:

— Вели имъ хоть на половинѣ дороги на друтія дрожки пересѣсть! Вѣдь путь не близкій…

— Пошелъ! Пошелъ!

Лошадь тронулась трусцей по плохой, не вычищенной еще по случаю ранняго весенняго времени мостовой. Безсильно свѣсившаяся голова Акулины качалась.

— Свезешь ее въ больницу, такъ приходи на тряпичный дворъ! Мы будемъ на тряпичномъ… на постоялый обѣдать не пойдемъ! кричали Аринѣ женщины.

— Да, да… Поберегите наши котомки… отвѣчала Арина.

Извощикъ ѣхалъ и ругался.

— Заболятъ, черти, a потомъ вези ихъ даромъ! Слышишь, я даромъ не повезу, слѣзай съ дрожекъ, коли такъ, сказалъ онъ Аринѣ, когда уже отъѣхали на нѣкоторое разстояніе отъ городоваго, но вспомнивъ, что городовой записалъ его номеръ, прибавилъ:- Ты дай мнѣ хоть гривенникъ на чай.

— Да конечно-же дамъ, землячекъ. Неужто-же я такъ задарма? отвѣчала Арина, и не помышлявшая, что извощикъ везетъ ихъ даромъ.

Извощикъ успокоился и стегнулъ лошадь.

Вотъ и больница. Кой какъ съ помощью сторожа сняли Акулину съ дрожекъ и потащили по лѣстницѣ, подъ руки въ пріемную. Въ пріемной была уже нѣсколько больныхъ. Ждали врача. Было рано и онъ еще спалъ. Въ пріемной спросили паспортъ Акулины, посмотрѣли его и покачали головами.

— Даже больничныя деньги не уплочены, a онѣ въ больницу лѣзутъ, послышалось замѣчаніе.

Черезъ нѣсколько времени явился врачъ съ заспанными глазами. Начавъ осматривать больныхъ, онъ подошелъ и къ Акулинѣ, которая уже лежала.

— Чѣмъ больна? что болитъ? спросилъ онъ.

— И сердцемъ, и нутромъ, отвѣчала за Акулину Арина. — И распалилась, и на ѣду не тянетъ, бредитъ, а теперь уже и насъ узнавать перестала. Работали мы это на тряпичномъ дворѣ, ночевали въ холодномъ сараѣ…

Врачъ взялъ Акулину за руку, пощупалъ пульсъ, тронулъ за голову, покачалъ головой и сказалъ больничнымъ служителямъ:

— Въ тифозную… Ну, ступай, матушка, уходи… — обратился онъ къ Аринѣ. — Навѣщать больную можешь по вторникамъ и субботамъ.

Арина заплакала и бросилась обнимать безмолвную Акулину, лежащую съ закрытыми глазами.

— Голубушка ты моя, сердечная… — завылаАрина.

— Уходи, уходи! Обниматься тутъ нечего: болѣзнь прилипчивая. Еще пристать можетъ. Съ Богомъ…

Все еще всхлипывая и утирая слезы рукавомъ, Арина вышла изъ пріемной и стала сходить съ лѣстницы, направляясь на улицу.

XLII

Незнакомая съ Петербургомъ, Арина, выйдя изъ пріемной больницы, долго блуждала по улицамъ Петербургской стороны, пока отыскала тотъ тряпичный дворъ, на которомъ она до сего времени работала. Отправляя Акулину въ больницу, она впопыхахъ даже не освѣдомилась, въ какой улицѣ находился этотъ тряпичный дворъ. Она не знала даже фамиліи хозяина тряпичнаго двора и помнила только одно, что зовутъ его Акимомъ Михайлычемъ, а прикащика Емельяномъ Алексѣевымъ. Пришлось заходить въ мелочныя лавочки и спрашивать про дворъ, обращаться къ городовымъ. Такимъ образомъ исколесила она множество улицъ, пока какой-то околоточный, подойдя къ городовому, у котораго она разспрашивала про дворъ, не сказалъ ей, въ какой улицѣ и гдѣ находится этотъ дворъ. Оказалась, что она забрела совсѣмъ на противоположный конецъ Петербургской стороны. По указаніямъ околоточнаго Арина наконецъ нашла тряпичный дворъ и до того была рада, что странствованія ея кончились, что ужъ не вошла, а вбѣжала на дворъ — и прямо бросилась подъ навѣсъ. Демянскія женщины сидѣли около тряпокъ и работали, была тутъ и старуха николаевская солдатка съ двумя своими товарками, но Домны съ ребенкомъ не было.

Вбѣжавъ подъ навѣсъ, она такъ и опустилась на труду тряпокъ, до того была уставши. Безсонная ночь около Акулины, горе по случаю заболѣвшей землячки и руководительницы, хожденіе по улицамъ для отыскиванія двора до того утомили ее, что она еле переводила духъ и глядѣла на всѣхъ посоловѣлыми глазами. Время приближалось уже къ полудню.

— Ну, что? Какъ? обратились къ ней демянскія женщины.

— Оставила въ больницѣ… Страсть, что съ ней, дѣвушки, сдѣлалось. Ни руками, ни ногами недвижима. Не знаю ужъ и живали теперь… отвѣчала Арина и при воспоминаніи объ Акулинѣ слезы опять брызнули изъ ея глазъ.

Дальше она говорить не могла.

— Чего ты ревешь-то такъ ужъ очень объ ней? сказала Анфиса. — Теперь она и въ теплѣ, и на мягкой постели. Надо радоваться, что приняли въ больницу-то. А то иногда здѣсь въ Питерѣ въ двѣ, три больницы привезешь — и нигдѣ не принимаютъ и все посылаютъ дальше да дальше. Вонъ я лѣтось жила на огородѣ и у насъ захворала одна полольщица, такъ ту возили, возили по Питеру, да такъ и довозили до смерти. Здѣсь вѣдь больницъ много. Въ пять больницъ что-то съ ней совались — и нигдѣ мѣстовъ нѣтъ, вездѣ отказъ. Привезли наконецъ куда-то, стали ее принимать — глядь, а она ужъ и Богу душу отдала.

Арина продолжала плакать.

— Брось. Не реви. Вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, не мать тебѣ родная эта самая Акулина, а только землячка. Всѣ подъ Богомъ ходимъ, утѣшала Арину Фекла. — А мы вотъ объ тебѣ-то безпокоились, думали, ужъ найдешь-ли насъ-то. Въ Питерѣ ты не бывалая, мѣстовъ и порядковъ здѣшнихъ не знаешь, а у насъ твоя котомка и паспортъ, да и Акулининъ мѣшокъ. Ну, куда ты безъ паспорта-то дѣлась-бы? Здѣсь безъ паспорта никуда и ночевать не впустятъ.

— Я ужъ и сама рада радехонька, дѣвушки, что нашлась, отвѣчала Арина, улыбаясь сквозь слезы. — Міромъ все какъ-то лучше… А то куда-бы я одна то?.. Всякъ теперь все-таки съ вами, съ знакомыми. Ужъ не покиньте меня, дѣвушки… Я вамъ хоть к чужая, не демянская, но ужъ обжилась съ вами, вмѣстѣ горе-то мыкаемъ. Не гоните…

— Зачѣмъ гнать! Живи съ нашей артелью… отвѣчали женщины.

— Спасибо, милыя, спасибо… Потомъ я разыщу своихъ боровичскихъ, онѣ здѣсь въ Питерѣ на огородѣ у этого самаго… какъ его?.. у Ардальона Сергѣича работаютъ.

— Знаю я Ардальона Сергѣева… сказала Анфиса. — У него огородъ на Выборгской сторонѣ. Мужикъ богатый, но оной какой пронзительный! И жмохъ, и бабникъ… Чуть дѣвка помоложе и показистѣе — сейчасъ и приставать къ ней…

— Вотъ изъ-за этого-то мы съ Акулинушкой оттуда и ушли, а то вѣдь тоже тамъ работали. Работали по пятіалтынному въ день и на евонныхъ харчахъ. Тамъ куда было жить лучше, а только очень ужъ онъ сталъ ко мнѣ приставать, разсказывала Арина…

— Ну, вотъ, вотъ… Его всѣ бывалыя полольщицы чудесно знаютъ. Насчетъ женскаго сословія — мужикъ-ядъ.

— А гдѣ-же, дѣвушки, Домна-то у васъ? освѣдомилась Арина. — Не взялъ ее должно быть прикащикъ на работу-то?

— Не взялъ. «У насъ, говоритъ, правило, чтобы безъ ребенковъ»… отвѣчала Анфиса. — На микольскій пошла. «Авось, говоритъ, на поломойничество кто найметъ».

Въ полдень, по заведенному порядку, подъ навѣсъ заглянулъ прикащикъ и объявилъ обѣденный отдыхъ. Арина встала и поклонилась ему.

— Землячку, милостивецъ, я въ больнищу возила, оттого и не могла придти на работу съ утра-то, сказала она. — Дозволь послѣ обѣда полдня отработать за гривенничекъ.

Прикащикъ скосилъ на нее глаза и проговорилъ:

— Какая теперь работа! И остальныхъ-то бы согнать со двора надо. Время передпраздничное. Завтра страстная пятница и ужъ совсѣмъ шабашить надо. Уходи съ Богомъ…

— Голубчикъ…Позволь остаться… — дрогнувшимъ голосомъ слезливо заговорила Арина. — Я съ артелью, я съ товарками… Позволь хоть за пятачокъ остаться.

Прикащикъ ухмыльнулся.

— Или ужъ такъ очень наши тряпичные духи понравились? — спросилъ онъ и прибавилъ:- Ну, за пятачекъ оставайся, пятачекъ хозяина не разоритъ.

Арина опять поклонилась ему въ поясъ. Вечеромъ прикащикъ, выдавая на руки женщинамъ «расчетъ», шутливо прибавилъ:

— Ну, съ предстоящимъ праздникомъ васъ, барышни. Будете разговляться на праздникахъ, такъ смотрите, не обожритесь.

— Какое тутъ обжиранье, голубчикъ, — отвѣчала ему Фекла. — Только-бы животы отъ голодухи не подвело. Вѣдь вотъ пять денъ безъ заработка надо просидѣть, а то и шесть. На четвертый-то день праздника примешь-ли на работу?