Terra Insapiens. Замок (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович

Когда зазвучала «Tennessee Waltz», Паскаль взял Еву за руку, и они начали кружиться под музыку.

Собрав всё население во дворе, Хозяин держал речь.

— Здесь, посреди океана, мои предки и я создали этот райский островок, где души заблудшие могут найти дорогу, где души неприкаянные могут найти успокоение.

— Пусть никто сегодня не останется грустным, пусть, хотя бы на день, забудутся все печали!

— Не в нашей власти будущее, не в нашей власти прошлое, но в нашей власти настоящее. Надо уметь радоваться жизни, несмотря ни на что, радоваться солнцу, ветру, дождю.

— Наш Хозяин сегодня в романтическом настроении, — заметил Адам Артуру.

— Сегодня, в честь праздника, открыты все двери, можете гулять по острову допоздна. Демон, проследи, чтобы к полуночи все вернулись в свои комнаты.

Хозяин закончил речь и пригласил всех за столы, где дымилась уха и лежали ломти свежеиспечённого хлеба.

После обеда, хотя по времени это, скорей, был поздний завтрак, все направились в сад на поляну, где должно было начаться представление. С шумом и смехом расселись вокруг небольшой поляны. Хозяин уселся в кресло под дубом. Рядом, на стуле, сидела Офелия с Евой на коленях.

Началось представление.

На поляну выходит Сократ в хламиде, накинутой на хитон. Честно говоря, он не очень похож на всемогущего Бога, а скорее на какого-то древнегреческого сторожа, охраняющего сад Академа.

— Я Бог миров подземных и наземных, межзвёздных царств всевластный господин. Стихии воздуха, земли, воды, огня — всё мне подвластно, всё в моей руке. Но стало грустно мне и одиноко. И я решил создать себе детей. Из глины сделал я Адама, и Еву из его ребра. В Эдеме создал им я райский сад. И здесь теперь живу с детьми моими.

— Где ж мои дети? — оглядывается Сократ. — Куда запропастились?

Выходит Паскаль, играющий Адама. Он в одних плавках, что должно символизировать первозданную наготу.

— Будь славен мир, построенный Отцом. Как хорошо под этим синим небом лежать в траве, не думать ни о чём. Одной рукой лаская Еву, другою обнимать её плечо. О чём мечтать? Ведь всё уже сбылось.

Выходит Андрон, играющий Еву. На нём нарядный гиматий, на голове цветочный венок.

— А вот и вы — мои родные дети! Пойдите же ко мне, и я вас обниму, — Сократ обнимает Паскаля с Андроном.

— Ну расскажите, дети, как живётся вам в нашем славном, сказочном Эдеме? Нет ли желаний, тайных от меня?

— Всё хорошо, и в то же время грустно. Когда всё есть и не о чем мечтать, так хочется чего-то… — а чего? — понять я не могу.

Паскаль разводит руками. Андрон кладёт голову ему на плечо и игриво говорит:

— Мой милый муж, как можешь ты быть грустным? Ведь рядом я — жена твоя.

— Всё так, о Ева, знаю сам, что большего желать и невозможно.

Сократ смотрит на публику, читая монолог.

— Как много дел у Бога многотрудных! Пора идти, ведь мир не станет сам расти и процветать — о всём моя забота. Зачем я создал столь огромный мир?! Как трудно с этим справиться хозяйством!

Уходит.

Паскаль садится на табуреточку. Андрон садится на траву возле Паскаля, кладёт голову ему на колено.

Андрон говорит:

— О, муж мой, мой Адам, о чём твоя забота в твоих глазах посеяла печаль?

— Не знаю я. Но отчего-то грустно. Казалось бы, — нет повода грустить. Но нам всегда чего-то не хватает. Какой-то, видно, есть в душе изъян.

— Не хочешь ли ты яблочка, мой милый?

— Ах, нет! А, впрочем… может быть.

Андрон встаёт и срывает с ветки яблоко. Надкусывает сам и протягивает Паскалю. Паскаль берёт яблоко не глядя, и начинает есть. Съев пол яблока, говорит:

— Какой-то странный вкус у этого плода. Я раньше ничего подобного не кушал. Ты где сорвала этот плод, подруга?

— Да вот же дерево, отсюда и взяла.

Показывает на яблоню.

— О горе нам, о горе безрассудным! Как ты могла? Ведь папа запретил нам трогать эту яблоню, а мы нарушили запрет. Что с нами теперь будет?! Как же рассердится отец!

— Да ладно ты — подумаешь проблема! Да он и не узнает ничего.

Паскаль сидит, качая расстроенно головой.

На поляну входит Сократ.

— Опять одна звезда с другою подрались. Им тесно в небе, видишь ли, — подумай! Пришлось обеих наказать примерно. На полсвечи им яркость притушить… Ну что вы, мои дети, не скучали?

Паскаль залазит на табуреточку, и, сидя на корточках, прикрывает наготу руками.

— Мне стыдно наготы своей. Отец! Дай мне одежду.

Сократ обходит вокруг него и говорит:

— Как ты узнал о наготе своей? Не ел ли ты плода, что я вам запретил?

— Мне Ева плод дала.

Сократ подходит к Андрону. Тот с невинным видом смотрит в небо.

— Ты плод сорвала? Ну же, говори!

— Ах, папа, что за дикости, ей-богу! Не трогай этого, того не ешь. Как будто мы, как дети, неразумны. Давно уж выросли мы, и пора опеку отцовскую оставить вам.

— О горе вам! И мне — большое горе! Прочь с глаз моих — нет у меня детей! Отныне изгоняю вас на землю. Из праха вы пришли, туда же и вернётесь.

Обращаясь к Андрону:

— Умножу скорбь твою беременностью я. Отныне в муках будешь ты рожать.

Повернувшись к Паскалю:

— И ты, Адам, простись с беспечной жизнью. Отныне тяжкий труд вам будет наказаньем.

Указывая рукой:

— Вон из Эдема!

Закрыв лицо руками:

— О горе мне, о горе!

Пьеса закончилась. Зрители захлопали, актёры раскланялись. Поэт сиял и светился.

— А где змей-искуситель? — недоумённо спросил у Адама Артур.

— Демон отказался участвовать в «фиглярстве». Так он это назвал.

Зрители расходились, обсуждая представление.

— Как сказал один мальчик, — говорил Ньютон Сократу, — почему мы должны страдать из-за того, что Ева с Адамом согрешили? Вразумительного ответа на этот вопрос религия не даёт. Догмат изначальной греховности человека принёс очень много вреда. Творец, создавший несовершенного, грешного человека, видимо что-то напутал в технологии его приготовления, и винить ему надо самого себя.

— Не является ли грех детей, в какой-то мере, грехом отца? — в своей манере согласился с ним Сократ.

— Слабая пьеса, — критиковал Писатель. — Лучше бы мне доверили. Я бы сделал всё по-другому. Получается дурочка Ева сорвала яблоко, наплевав на отцовский запрет. Дурачок Адам его скушал и пострадал ни за что. В чём мораль этой пьесы? Слушайтесь папу, а то будет ай-я-яй? Нет глубины, нет характеров, нет смысла.

— А как бы вы написали? — поинтересовался Артур.

— Я бы написал «Трагедию ошибок». Ева не хотела нарушать отцовский запрет, но коварный змей сам сорвал яблоко с дерева познания и подвесил его на другую яблоню. Таким образом Ева с Адамом не виноваты в умысле, но Отец не верит им и изгоняет их из Рая. Вот какую трагедию я бы написал… И потом — почему так куцо? — один акт и два действия. Можно было развернуть широкую панораму райской жизни. Четыре акта — детство, отрочество, юность, изгнание.

— Ну детства у них, допустим, не было, — заметил Артур. — Отец создал их уже взрослыми.

— Это кто вам сказал?

— Библия, — недоумённо ответил Артур.

— Библия для меня не авторитет, — гордо заявил Писатель. — Автор имеет право на своё видение. Автор в своей пьесе сам себе Господь Бог. Он творит мир своей фантазии.

Паскаль подошёл к Адаму с Артуром, которые дожидались его. Он уже переоделся.

— Ну и как вам наше представление? — поинтересовался Паскаль.

— Ты был неподражаем, но больше всего всем понравился Андрон в роли Евы, — заметил Адам.

— Я на первом курсе в студенческом спектакле играл Гамлета, — вздохнул Паскаль.

Он принял театрально-трагическую позу и продекламировал с чувством:

— «О, если б ты, моя тугая плоть, могла растаять, сгинуть, испариться! О, если бы предвечный не занёс в грехи самоубийство! Боже! Боже! Каким ничтожным, плоским и тупым мне кажется весь свет в своих стремлениях. Разбейся сердце, молча затаимся!»