Terra Insapiens. Замок (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович

— Одиночество не тяготит Его — оно стало привычным. Но иногда ему хочется, чтобы кроме него был кто-то ещё. И тогда он закрывает глаза и начинает видеть сны. И снова появляется материя снов, и снова рождаются звёзды, планеты, люди, звери. Они снова начинают верить в себя и окружающий их мир, начинают изучать его, желают счастья и вечной жизни. Ну не смешно ли? Несуществующие жаждут вечного существования. Иллюзорные находят законы иллюзорного мира. И так бесконечно — возникают и испаряются. И лишь для того, чтобы нарушить одиночество Бога. Чтобы сделать ему хоть чуть-чуть легче… Одиночество от этого не исчезнет. Но забывшись на краткое время сном, Он сможет забыть о своём одиночестве. Сны — великие обманщики, великие утешители.

Он присел на корточки и потрогал воду.

— Вы замечали, что сны иногда бывают убедительнее реальности? Как это там у китайцев? Проснулся мудрец, которому снилось, что он бабочка. И не знает теперь — мудрец он, которому снилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она мудрец?.. Реальность, выдумка, мифы, верования, сны — всё переплелось в клубок, и уже не поймёшь — что есть что? «Жизнь и сновидения — страницы одной и той же книги», — говорил Шопенгауэр.

— Я тоже думал об этом, — Артур был взволнован. — Мне приснился сон, что я сплю и вижу сон.

— И что же было в этом сне сна?

— В этом сне я прожил удивительную и радостную жизнь… Представьте же моё разочарование и обиду, когда я проснулся и понял, что всё это было только сон… Но потом я проснулся снова и испытал радость оттого, что разочарование и обида тоже были сном. С лёгкой грустью я понял, что всё в этом мире — и радости, и печали — только сон.

— Может быть, стоит ещё раз проснуться?

— Именно с этим желанием я теперь и живу.

Никто покачал понимающе головой и сел на камень возле Артура.

— Это не поможет… Каждый раз, когда услышишь «Non, rien de rien», будешь оглядывать мир с подозрением — а точно это последняя и единственная реальность?

Он вздохнул и задумчиво глядя на спокойные волны, продолжил:

— Когда жизнь становится предсказуемой, она кончается… Я редко помню сны. Но недавно днём случайно заснул и видел какой-то сон из моей и совершенно не моей жизни, не имеющий ничего общего со мной. Если начать его пересказывать, получится чушь. К тому же многое стремительно забывается, испаряется. Но сохранилось острое ощущение какой-то иной жизни, возможность какой-то иной жизни. Материалист скажет, что это бред нездорового сна; идеалист скажет, что это подсознательное воспоминание о нашей прошлой жизни. Я не знаю… Когда-то я читал «Войну и мир». Может быть, эти слова, пришедшие к князю Андрею на поле Аустерлица, лучше всего объясняют мои ощущения: «ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего».

Артур с интересом смотрел на собеседника.

— Вы так здраво сейчас размышляете, что я просто в недоумении. До этого, простите, я считал вас самым сумасшедшим из всех обитателей Замка. А теперь уже не знаю — что и думать?

— Я сумасшедший. Я сам про себя это знаю. Во мне не один человек, а сотни людей, и сейчас с вами говорит только один из них. Возможно самый нормальный из ненормальных.

Он не смотрел на Артура, он смотрел за горизонт.

— Я — это кто? — произнёс он задумчиво.

— Человек каждый день меняется. Я сегодняшний не равен себе вчерашнему. Жизнь — это постоянное изменение, развитие. Жизнь — это постоянное отмирание чего-то старого и зарождение чего-то нового. Это верно и в материальном, и в духовном плане.

— Тогда что же такое «Я»? Даже на уровне материи я не могу определить свои границы. Каждый день у меня выпадают волосы; значит, волосы — это не «Я». Каждую неделю я стригу ногти; значит, ногти — это не «Я». Человек пришёл с войны, потеряв ногу или руку, и говорит: «я вернулся»! Значит, ноги и руки — это тоже не «Я». И что остаётся — голова профессора Доуэля? Ведь она тоже может сказать: «да, это я, профессор Доуэль». Моё «Я» даже в телесном образе для меня нечто неопределённое, не имеющее чётких границ. Что уже говорить о моей душе! Тут границы размыты ещё серьёзнее.

— Я помню того школьника, писавшего свои первые стишки. Я помню даже несколько строк из них. Но я не помню уже их целиком. И я не смогу уже написать подобные. Значит, «Я» — это уже не он, и он — это не «Я». Чушь собачья! Получается моё духовное «Я» вечно изменчиво также как моё тело… Даже если человек достигнет бессмертия, это будет ещё одна иллюзия. Жизнь и смерть неразлучимы. Человек живёт, умирая. В старике уже умер ребёнок, оставив о себе только воспоминания, тускнеющие с каждым годом… Что же такое — «Я»?

Он стиснул зубы и посмотрел на Артура.

— Хотите, покажу — почему меня упрятали сюда?

Он поднёс левую руку к лицу Артура и задрал рукав. Артур содрогнулся от ужаса. Это был обрубок, культяпка, без единого пальца.

— Я рубил пальцы один за другим и думал: «что? я ещё живой? значит это всё — не Я»!

Он смотрел прямо в глаза Артуру, а тот хотел, но не мог отвести глаз от уродливой кисти.

— Это было прилюдно. Но все оцепенели от ужаса, и только когда упал последний палец, я стал терять сознание, меня схватили, и кто-то дурным голосом заорал: «а-а-а-а»!.. Это было последнее, что я помню. Очнулся я уже в больнице, и — да, это была психушка.

Никто опустил руку и отвернулся. Артур не знал — что сказать? Он хотел бы развидеть то, что увидел.

Волна набегала на берег, гонимая свежим ветром, становилось прохладно.

Одиннадцатый день.

Молчание Небес.

Возле статуи богини Фемиды поставили кресло и стол. Принесли три скамьи, и все стали рассаживаться.

Судья вышел во двор при полном параде: начищенные туфли, чёрная шёлковая мантия, короткий белокурый парик и «black cap» на вершине всего этого внушительного великолепия. В одной руке он нёс папку с бумагами, в другой — деревянный молоточек. Усевшись в кресло, он поправил мантию и открыл папку. Пришёл Хозяин, сел с краю на заднюю скамейку и кивнул Судье — можно начинать. Судья оглядел собравшихся и постучал молоточком по столу, призывая к тишине.

— Начинаем судебное заседание по обвинению господина Б. в преступлениях против человечества.

— Почему господина Б.? — недоумённо прошептал Артур на ухо Паскалю.

— Это было условие Мессии. Иначе он отказывался играть роль адвоката.

Судья строго посмотрел на шептавшихся. Потом кивнул Мессии, который встал, чтобы возразить.

— Ваша честь, я протестую против самой постановки вопроса о виновности господина Б. Это оскорбляет чувства верующих.

— Протест отвергнут. Объясню — почему? Сам термин «оскорбление чувств верующих» допускает существование «оскорбления чувств неверующих». И когда говорят о первом, пусть не забывают о втором. Этого требует чувство справедливости. Этого требует и конституция, утверждающая право любого человека на своё мировоззрение, на свою веру или неверу. Кроме того, это нерелигиозный, это светский процесс, расследующий конкретные преступления против человека и человечества. У любого преступления есть виновник, степень его вины мы и должны в ходе процесса установить.

Судья откашлялся, выпил воды и продолжил.

— При огромном многообразии человеческих вер и невер, избежать оскорбления в принципе невозможно. Речь может идти только о грубом, намеренном оскорблении, с целью унизить оппонента. Надеюсь, такого намерения ни у кого из присутствующих нет.

Он строго осмотрел собравшихся.

— Роль обвинителя я беру на себя. После моего выступления слово будет предоставлено стороне защиты.

Судья на секунду задумался, потом встал из кресла и вышел вперёд.

— Главным пунктом обвинения является известный нам по многим источникам факт массового уничтожения людей посредством организации всемирного потопа. Это был безусловно геноцид, crimen contra humanitatem, другого определения я дать не могу. Оставим в стороне причины, побудившие господина Б. к столь жестокому преступлению. Какими бы они не были, они не оправдывают самого преступления. Если господин Б. был уверен в греховности конкретных людей, он вправе был их судить и наказать. Но уничтожение всего человечества, за исключением господина Ноя с его семьёй, не может иметь оправдания.