Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером он, как всегда, отправился на верхнюю террасу дворца. Он не позволял себе соблазна пересчитывать боевые корабли, пришвартованные вокруг дворцового острова, или разглядывать освещенные окна казарм, где пьянствовала солдатня, оружейные склады, заваленные тюками и ящиками. Счастливый свет городских огней не проникал больше в его сердце. Этот свет был слишком жалок в сравнении с его величием.
Как всегда, в это время появлялся великий жрец, более других посвященный в тайны, порожденные трезвой головой императора. Он входил крадучись, в митре, надвинутой на нос.
— Ты запоздал, мой милый старый демон.
— Твои приказания тому причина и извинение, великий. Я продиктовал три послания, которые будут представлены тебе на подпись с рассветом.
— Прекрасно. Как идут другие дела?
— Уже есть триста пятьдесят галер, и все они укомплектованы войсками.
— Мне нужно четыреста.
— Ты получишь их менее чем через неделю.
— А сколько у тебя солдат?
— Около шестидесяти тысяч, но еще будут грузовые корабли, а кроме того, колесницы и кавалерия. Уже готов указ о воинской повинности.
— Внеси туда слова о том, что тот, кто будет противиться или скрывать положенное, горько пожалеет об этом. В этой затее, равной которой еще не было, — тот, кто мне не друг, тот враг.
— Я предвидел этот пункт, господин.
— Поторопись с церемонией обожествления. Она должна совпасть с, отплытием. Это приободрит войска и заставит замолчать недоброжелателей.
— Я это тоже предусмотрел и завтра рассчитываю сообщить тебе время, программу и список приглашенных.
— Ты просто образец советчика! Есть еще какие-нибудь новости?
— Врачи прислали свое заключение. Великий принц почти совершенно здоров. Он уже хорошо ест и даже немного поправился. Они утверждают, что через две недели, не позже, принц будет в силах отплыть. Мне очень приятно, что именно я сообщаю тебе это.
— Ты уверен в правильности их заключения?
— Да, конечно. Они очень подробно пишут о его здоровье, и все их прогнозы более чем утешительны. Не могу отказать себе в удовольствии заметить, что именно тебе, великий, пришла в голову счастливая мысль разрешить принцу отправиться на Сосновую виллу. Надобно сказать, что этот край чрезвычайно…
— Болтун! Меня интересует не его здоровье, а что он думает, хочет ли он возглавить флотилию, знает ли он что-нибудь о числе кораблей, баллист и воинов, вверенных ему?
— Медики об этом не пишут, господин, но это ведь не входит в их полномочия, это не их обязанность.
— Ну, может быть, тем не менее это главное. Ах, любезный Энох, как же можно доверить такую силу этому слабому созданию! Добро бы еще он был просто хилым, и трезвая голова компенсировала бы телесную немощь, но у бедняжки Доримаса есть только трусливая, впечатлительная, населенная призраками и кошмарами душонка! Принц, зараженный манией прощения, никогда не сможет совершить ничего великого.
— Но, господин мой, ты ведь предусмотрел и это. Принц не в силах помешать твоим делам.
— Конечно, но для того, чтобы вести за собой эту армаду, нужна одна неутомимая и пламенная воля, как среди звезд только единственная указывает путь кораблю… Ты не согласен со мною, милый Энох?
— Нет, господин.
— Подумай хорошенько! Скажи, неужели я уже настолько стар и допущу, чтобы кто-нибудь пожинал лавры, предназначенные для меня?
— Этот кто-нибудь — Доримас?
— Или адмирал, который поведет войска и одержит за него победу. Он сочтет себя — и не без основания — опорой трона и спасителем империи. Тогда он возгордится и начнет требовать невозможного.
— Но ведь ты будешь этой путеводной звездой.
— Тут нужен личный пример. Присутствие императора во главе армии удесятерит ее силы. Сомнения будут отброшены, и даже трусы станут соперничать со смельчаками. Все, что мне довелось совершить великого, я сделал сам.
— Но можешь ли ты рисковать своей драгоценной жизнью, оставив дворец и столицу? Вправе ли ты сделать это?
— Я еще не решил окончательно, но эта мысль — отправиться с войском и вести походную жизнь и побеждать для своей собственной славы — не дает мне покоя. Я никак не могу побороть в себе это искушение. Когда я вижу корабли, выкрашенные свежей краской, моих солдат, я говорю себе, что было бы непростительной глупостью отдать все это просто так Доримасу или адмиралу, который может изменить мне, выкроить без всякого риска себе новое царство, а потом напасть на Атлантиду и свергнуть меня… Но я все время прерываю тебя. Есть еще что-нибудь новенькое?
Энох поколебался мгновение. Он спрашивал себя в последний раз, можно ли было не говорить императору о том, что сам уже знал о Доре, и не обернется ли этот избыток верноподданности против него самого. Кто знает, что будет потом и какие распоряжения на сей счет уже отдал император?
— Твоя дочь, великая принцесса, позволила Гальдару отправиться на его родину, в Верхние Земли.
Он ждал, что скажет Нод, но император даже не пошевелился.
— …Она дала ему лошадь и бумагу с собственной печатью…
Нод метнул на него быстрый иронический взгляд.
— …То, что Гальдар увидел в своей провинции, настолько обмануло его ожидания, что он тут же возвратился самой короткой дорогой на Сосновую виллу. Мне кажется, он больше не опасен.
— А мне кажется, что Дора — самая умная женщина в моей империи.
— Эта уловка способна сделать честь дальновиднейшему из политиков.
— Однако ты забыл сказать, что моя дочь отправилась ему навстречу, до того она влюблена!
— Она боялась вызвать твое неудовольствие.
— Нет. Если уж она способна потерять голову с этим незнакомцем, да еще понимая, что никогда ему не достичь высот ее положения, тот тут можно только развести руками.
— Гальдар для принцессы всего лишь интересный собеседник. Она нашла в нем человека не такого, как все остальные.
— Вот уж это точно!
— Теперь, когда Гальдар оставил свои бредовые затеи, эта связь не представляет интереса, она забудется, как и все прошлые. В принцессе очень развито чувство долга, но возраст, обстоятельства, этот нежный приморский климат…
— Этот Гальдар — единственное, что мешает мне отправиться с легким сердцем с кораблями, оставив Дору регентшей.
— Так в чем же дело, господин? Уничтожь его!
— Я же говорил
