Забайкальцы, книга 2 - Василий Балябин

— Вы это на что намекаете, прапорщик?

— На то, что все мы видим ежедневно.

— Меня это не касается, я говорю о ваших действиях на съезде, а не без-до-ка-за-тельно!

— А что вы мне доказали? То, что мы, «левая группа», против предложения Богаевского об отозвании казачьих частей с фронта на Дон. Это, по-вашему, измена родине? А то, что он предлагает, не измена? Патриотизм! Стало быть, для успешного ведения войны надо оттянуть с фронта полумиллионную армию казаков? Хм, наводит Богаевский тень на ясный день, и находятся простачки, верят ему. Дальше, зачем это, спрашивается, понадобилась концентрация всех казачьих частей на Дону? Против каких таких беспорядков призывают нас на борьбу? Против митингов, что рабочие устраивают, демонстраций? Так это же их право, у нас теперь свобода слова, печати, собраний.

Аксенов уже не мог говорить спокойно: худощавое лицо его пятнами крыл румянец, зло искрились умные серые глаза. Воодушевленный поддержкой, которую он чувствовал и во взглядах и в репликах окружающих его казаков, он говорил все более страстно, взволнованно:

— Вам хочется вновь науськать казаков на рабочий класс? Не выйдет, господа хорошие, это вам не девятьсот пятый год, и казачество, трудовое казачество, уж не то, что нагайками полосовало рабочий люд.

Сотник рывком поднялся с койки и, еле владея собой, хрипел в ответ:

— Подделываешься, симпатию завоевываешь на всякий случай! Мы вас, таких… — И, не докончив, обернулся на своих казаков, движением бровей показал им на выход: — Пошли, ребята!

Пятеро казаков 1-го Читинского полка поднялись как по команде, двинулись следом за сотником.

Аксенов и Поздеев еще долго сидели, разговаривали с казаками, и перед уходом Поздеев объявил новым членам «левой группы» о намеченном на завтра групповом заседании.

ГЛАВА VII

Богатый новостями оказался следующий день. Первую из этих новостей услышали на утреннем заседании, когда председателю съезда Агеев зачитал письмо генерала Каледина. Атаман Всевели-кого Войска Донского приглашал делегатов для продолжения работы съезда переехать в Новочеркасск.

Приглашение Каледина приняли охотно, без возражений. Да и чего же возражать, когда гостеприимный атаман любезно обещает обеспечить делегатов суточными, хорошим жильем и отличным питанием за счет своего войска.

После голосования объявили перерыв на десять минут, и делегаты потоком хлынули из зала, густые толпы их в момент заполнили просторное фойе, курительную, гардеробную и смежные с ними комнаты.

Войдя в фойе, Егор поискал глазами своих забайкальцев, большую группу их увидел в дальнем углу — там, где висела картина Васнецова «Богатыри». Подойдя к ним и закуривая из кисета однополчанина Варламова, прислушался к разговору земляков. Говорил урядник Чупров:

— Вот это атама-ан, не то что наш скупердяй Кияшко! Полную плепорцию нам сулит. И жить будем в графских домах, и кормить будет как князей, я так полагаю, что перед обедом и угощение будет, по чарке на брата.

— Оно бы и неплохо, а то эта капуста опротивела, как цыгану теща.

— Баламуты чертовы, и больше ничего! — Широкоплечий рыжебородый казак 2-го Аргунского полка ожесточенно плюнул на пол, растер плевок ногой. — Надо о деле речь вести, а у них одно на уме — харчи. Голодной куме только хлеб на уме.

— Ты о чем? Насчет миру, што ли?

— О чем же больше-то? Ведь это же беда, который месяц слышим: революция, свобода, а война как шла, так и идет, ни конца ей, ни краю не видно. До каких же пор это будет?

— Это-то верно…

— Вот бы о чем сказануть на съезде-то…

— В Новочеркасске об этом скажем.

— Не ты ли выступишь?

— Кончай курить, братцы, звонок.

Отдельно от всех, под сенью раскидистого фикуса, Стояли и тихонько разговаривали два офицера: забайкалец прапорщик Поздеев и хорунжий Войска Донского Автономов. Загорелое, обветренное лицо хорунжего, крутой волевой подбородок и смелый, пронизывающий взгляд его серых глаз говорили о том, что это один из тех боевых рубак офицеров, которых любят казаки, но не всегда жалует высокое начальство. После того как фойе опустело, Поздеев также двинулся следом за делегатами в зал. Автономов же зашел в гардеробную, проворно надел шинель, папаху и, на ходу застегивая портупею шашки, отправился в город.

В этот день вечернее заседание отменили и объявили, что будет производиться посадка на поезда. К общежитию шли, как всегда, строем, а на этот раз даже с песнями.

Что-о-о на горке ка-алина,—

запевал высокий чернобровый уссуриец. Песня эта была широко известна казакам всех войск, а поэтому и припев ее дружно подхватили несколько сот голосов:

Ка-а-алина, калина-а, чубарики-чуб-чики, калина…

Шагая в одном ряду с Варламовым, Погодаевым и прапорщиком Аксеновым, Егор видел, что в городе сегодня многолюднее и оживленнее, чем обычно. Среди частной публики много рабочих, один из них, молодой, в черном, до блеска замасленном ватнике, что-то кричал казакам, размахивая сорванной с головы кепкой, но за грохотом ног, гулом поющих голосов слов его никто не расслышал.

Вот и общежитие, короткая команда:

— Колонна-а-а, стой! Р-р-разойдись! — И делегаты с шумом, с гамом устремились по лестнице и коридорам в свои общежития.

На втором этаже Егор увидел прапорщика Поздеева, он стоял на лестничной площадке, облокотившись на решетчатые перила. Ответив на приветствие своих земляков — забайкальцев, Поздеев подошел к Аксенову и, взяв его под руку, отвел в конец коридора.

— Новость, Гавриил Николаевич, — радостно улыбаясь и почему-то понижая голос, сообщил он Аксенову. — В Петрограде большевики организовали восстание, власть уже в руках рабочих, Временное правительство арестовано, Керенский сбежал.

Скуластое, монгольского типа лицо Аксенова расцвело в улыбке.

— Вот это здо-о-о-рово! Где слышал-то?

— Автономов был в городе, там — в комитете большевиков — ему и рассказали обо всем. Вот какие дела-то. И здесь тоже все на ниточке держится, идут аресты, большевистские газеты конфискованы, а на заводах митинги, рабочие бастуют.

— Здо-орово, здорово, наверно, и переезд наш в Новочеркасск сорвется?..

— По-видимому, нет. Заправилы наши намерены переезжать, а рабочим-то за каким чертом нас задерживать? Усилить здесь контрреволюцию? Нет, Николаевич, эшелон с делегатами из Киева выпустят беспрепятственно, а от комитета большевиков по линии дано указание задерживать эшелон на некоторых станциях, чтобы казаки во время этих остановок могли узнать всю правду о событиях в Петрограде, понял?

— Чего же тут не понять? Правильно поступают.

— Для верности Автономов предлагает и нам с тобой выехать немедленно на эти станции, проверить, что и как, а если понадобится, то и помочь товарищам приготовиться к встрече эшелона.

— Немедленно, говоришь, хм. — Аксенов, не торопясь с ответом, достал из кармана шинели пачку папирос, раскупорил ее, протянул Поздееву: — Закуривый асмоловских, а насчет поездки… я тут с ребятами собрался сегодня… ну да ладно, раз ехать, так ехать, какие могут быть разговорчики.

— Ну и хорошо. — Поздеев, чиркнув спичкой, прикурил, протянул огонь Аксенову. — Тогда я сейчас разыщу Павла Гуменного, позову его с нами. У него чуть ли не на каждой станции есть свои люди. Ты казакам-то пока что не говори, собирайся быстрее.

— Какие у меня сборы? Одна шинель, да и та на мне, нищему собраться — подпоясаться.

Не более как через час со станции в сторону Дона вышел паровоз с одним товарным вагоном. В вагоне ехали пять рабочих ремонтной бригады и вместе с ними прапорщик Поздеев, Аксенов и кубанский казак Павел Гуменный.

А к вечеру двинулись на станцию и все делегаты. Шли колоннами в порядке войсковых фракций. Впереди, под бравурные звуки духового оркестра, юго-восточная фракция. Первыми в ней двумя большими колоннами шли донские казаки. За ними с песнями следовали кубанцы в малиновых бешметах и терцы в черных, с алыми башлыками за спиной.

Второй шла дальневосточная фракция, состоящая из желтолампасных казаков Забайкальского, Амурского, Уссурийского и Сибирского войск. Командовал колонной боевой забайкальский офицер — есаул Золотухин. Подкрутив русые усики и лихо заломив на затылок серую папаху, он шагал сбоку, зычным голосом подсчитывал шаг:

— Ать, два, три, с левой!

— Кр-репче ногу! Ать, два, три!

Сегодня казакам повезло: перед отправкой на станцию их не только угостили хорошим ужином в гарнизонной офицерской столовой, но и выдали по чарке водки. Поэтому настроение у них поднялось, и на предложение Золотухина «запевай» согласились охотно, забыв на время все тяготы, невзгоды войны, тоску по дому. Запевалой и здесь оказался Игнат Козырь. Прокашлявшись, он, не сговариваясь с казаками, затянул широко известную в то время песню про ворона: