Забайкальцы, книга 2 - Василий Балябин

— Большинство-о-о!

— Наша взяла-а-а!

— Правильно-о!

В первых рядах петушиным выкриком взметнулся мальчишеский звонкий голос:

— Неправильно! — Тот самый прапорщик, который вчера пытался пихнуть Поздеева шашкой, сорвался с места, кричал, размахивая руками: — Голосовали неправильно! Кто просил этого урядника вмешиваться в подсчет голосов?

— Переголосовать, переголосова-а-ать! — хором подхватили офицеры.

Снова в зале поднялся шум. Агеев, потрясая колокольчиком, тщетно пытался призвать к порядку. Однако, несмотря на шум и гам, Автономову удалось перекричать всех.

— Станичники! — кричал он, обращаясь к казакам. — Раз не верят нам, я предлагаю всем, кто голосовал за наше предложение, покинуть этот зал! Пусть подсчитывают, сколько голосов останется! Айда, братцы!

Казаки разом вскочили со своих мест, двинулись к выходу.

В первый раз за все время шли к общежитию без строя, кому как вздумается. В серошинельной массе их беспорядочно смешались синие, красные, желтые и голубые погоны всех войск. Разговор между ними кипел не переставая.

— Здорово получилось у нас, а? — Донской казак с пламеннорыжим чубом трогал локтем шагающего рядом с ним Егора, заглядывая в глаза ему, скалил в улыбке желтые от курева зубы.

— Здорово! — соглашался Егор. — Агеев аж побледнел от злости.

— Вот бы так же выступить против войны — и конец ей.

— В Петрограде-то уж выступили.

Эти разговоры не затихали до самого вечера и в общежитии, так как на заседания съезда решили не ходить. А вечером, когда в общежитии загорелся свет, Игнат Козырь принес казакам очередную новость; он один из всей «левой группы» остался на съезде до конца — по поручению Поздеева (сказал он Егору), — и вот теперь, запыхавшись от быстрой ходьбы, он бомбой влетел в общежитие.

— Новость! — только и смог он вымолвить, в изнеможении опускаясь на койку. — Фу ты, черт… упарился…

— Чего такое? Что случилось? Говори живее, холера! — тормошили Козыря со всех сторон.

— Подожди, фу ты… черт… съезд закрыли.

— Закрыли?

— Как закрыли?

— Чего мелешь, пустозвон непутевый?

— Закрыли совсем, — Козырь наконец отдышался, заговорил более спокойно; — При мне Агеев объявил, что съезд закрывается, никаких делегатов к матросам посылать не будут и эту… как ее называют… забыл, вычерпали до дна.

— Вот тебе и делегация!

— По-своему таки сделать хотят!

— А вычерпали-то чего?

— Перепутал, Козырь, Агеев, наверно, сказал, что повестку дня исчерпали?

— Не один ли черт — исчерпали или вычерпали. Но главное-то я ишо не сказал, ребят наших арестовали, вот штука-то!

— Каких ребят?

— Хорунжего Автономова и нашего Аксенова.

— Ох ты, черт тебя забери!

— Что же делать-то теперь?

— Выручать надо как-то.

— Где уж там выручать, хоть бы сами-то ноги унесли.

— Слушай, а Поздеева?

— Вывернулся! Где-то достал шинель казачью, и вместе с Гуменным на станцию сиганули. Ищи теперь ветра в поле, они уже, наверное, десятую Казань проскребают. Да и не только Поздеев с Гуменным, а все казаки лыжи навострили. Семиреченцы уже давно умчались на станцию, а сейчас — как шел сюда, видел — амурские, уссурийские туда же поперлись. Надо и нам, пока не поздно.

— А что, ребята, и верно!

— Давайте живее на вокзал!

— Едем, раз такое дело!

На обширном перроне вокзала шумная, говорливая толпа пассажиров. Преобладают военные, в большинстве своем казаки — делегаты съезда. К каждому отходящему поезду устремлялись целые потоки пассажиров, поднимался невообразимый шум, гам, ругань, нередко доходящая до драки. И хотя многим удалось уехать, толпа на перроне не убывала, так как из города подходили все новые и новые пассажиры.

Уже глубокой ночью нашим забайкальцам удалось попасть на товарняк, груженный углем. Многим посчастливилось открыть люки и через них проникнуть внутрь вагона, расположиться там на грудах угля. Не повезло на этот раз Егору, в вагон он не попал, и, когда тронулся эшелон, пришлось ему с переполненной народом тормозной площадки карабкаться на крышу вагона. Оказалось, что и там уже набралось человек двадцать, и, к радости Егора, среди них несколько забайкальцев, в том числе Варламов и Козырь.

— Сюда давай, Егор! — узнав посельщика, обрадовался Козырь и, ухватив Егора за рукав шинели, сунул ему в руки конец веревки — Держись за нее. Это Варламов где-то раздобыл, мы ее одним-то концом укрепили за стойку, и теперь держаться за нее прямо-таки одно удовольствие.

Сидящие рядом казаки засмеялись, а один из них присовокупил ворчливо-шутливым тоном:

— Удовольствие куда лучше, сам Каледин так не ездил, как мы сейчас.

Вот уже остался позади мерцающий огнями город. Поезд все увеличивал скорость, вагон качало, и, чтобы не свалиться с него, казаки крепко держались за веревку. Холодный ветер свистел в ушах казаков, их поминутно заволакивало густым едким дымом, и вместе с искрами на головы их сыпались сажа, горячая зола, а с хмурого осеннего неба накрапывал мелкий дождь. Кутаясь в башлыки, казаки теснее прижимались друг к другу.

— Только дождя хорошего нам не хватало, — натягивая на себя башлык, пошутил усатый оренбургский казак, — чтобы сажу с нас смыло.

— Ничего, — отозвался на это Козырь, — хуже бывало в жизни, да пережили, а уж одну-то ночь, куда ни шло, перетерпим. Зато Каледину досадили, ему сегодня и в мягкой перине сна не будет от злости.

Так неожиданно для Каледина и его сподручных завершился общеказачий фронтовой съезд. Рухнул его план объединить под своим командованием все казачьи войска и начать победное шествие на Петроград и на Москву по маршруту, который он наметил и уже провозгласил: Новочеркасск — Воронеж — Тамбов — Москва.

ГЛАВА IX

Возвратившись с общеказачьего съезда, делегаты-забайкальцы нашли свою дивизию в районе города Проскурова. 1-й Аргунский полк находился в деревне Ярославке.

С тех пор как дивизия после тяжелых оборонительных боев под Тернополем отошла в тыл, прошло три месяца. За это время дивизия пополнилась молодыми казаками, подошедшими из запасных сотен, бойцы ее отдохнули от боев и тревожной жизни в окопах.

А положение на фронтах становилось день ото дня хуже: дисциплина упала, усилилось дезертирство, а случаи неповиновения начальству принимали все более массовый характер. Казаки хорошо запомнили случай под Тернополем, когда соседствующая с ними 2-я Кавказская гренадерская дивизия отказалась признавать какое бы то ни было начальство. На полковом митинге солдаты этой дивизии заявили, что воевать они не хотят и уходят домой. И лишь после того, как в дивизию приехал сам верховный главнокомандующий Брусилов и поговорил с солдатами, они согласились принять своих командиров обратно и даже держать оборону, но пойти в наступление категорически отказались. То же самое произошло и в 1-м Сибирском корпусе, где возникший конфликт был также улажен Брусиловым. В этот период Брусилов был, пожалуй, единственным генералом, которого слушали и которому еще верили солдаты.

У казаков положение было несколько иное: у них не было случаев дезертирства, неповиновения начальству, однако в настроении их тоже произошли большие перемены. Особенно это было заметно в 1-м Аргунском полку. Три месяца отдыха не прошли для казаков бесследно: полковой комитет, которым руководили офицеры-большевики Фрол Балябин, Георгий Богомягков и Степан Киргизов, развернул в полку такую пропаганду большевистских идей, что аргунцы все до единого приняли сторону революции. Поэтому весть об октябрьских событиях в Петрограде аргунцы восприняли как радость и на полковом митинге по этому случаю без возражений приняли резолюцию «верой и правдой служить советской власти до конца своих дней».

Зимний вечер надвинулся на Ярославку, по одной из улиц которой шагал прапорщик Киргизов. Выполняя поручение партийной организации, он только что провел беседу с казаками третьей сотни о петроградских событиях и договорился с ними, чтобы завтра они пришли на полковой митинг.

Казаки, как всегда, слушали Киргизова охотно, задавали вопросы, не обошлось и без шуток. С последним пополнением прибыл в третью сотню казачок Усть-Уровской станицы Банщиков. Небольшого роста, щупленький, белобрысый Банщиков был простоват на редкость. Казаки сразу же раскусили простака, узнали, что стоит назвать его Савелием Ивановичем, как он расплывается в довольной улыбке и готов будет уважить любую просьбу: спеть, сплясать «Камаринскую», рассказать, как дрался с женой. Но чаще всего приходилось рассказывать Банщикову о том, как он женился, при этом он передавал такие подробности, что казаки покатывались со смеху.