Забайкальцы, книга 2 - Василий Балябин

По условиям состязания победитель должен пройти три последних круга с вызовом очередного соперника. И если на его вызов никто не выйдет, он имеет право на получение приза.

— А ну, кто желает, выходи! — весело гаркнул Марков и с легким приплясом пошел по кругу, слыша со всех сторон одобрительные выкрики:

— Молодец, Марков!

— Веселись, шестая!

— Покурим турецкого!

— Доказал пятой!

— Хватит ей призы срывать!

— А это мы еще посмотрим, хватит или нет! — раздался звонкий голос, и в тот момент, когда Марков пошел на третий круг, на площадку выскочил есаул Метелица. Он торопливо снял с себя шашку, шинель и, кинув их своим казакам, остался в одной гимнастерке и широченных синих шароварах с лампасами. Такие шаровары носили казаки-приискатели Аркиинской станицы, которых больше всего было в пятой сотне.

— А ну, Верхотуров, веселее! Э-эх, милая! — И, взмахнув руками, есаул плавно, едва касаясь носками земли, словно поплыл по кругу. Против тачанки он как-то по-особенному ловко, обеими ногами враз, топнул, выстукал каблуками чечетку и пошел вприсядку. Плясал Метелица на редкость красиво и легко. Приседая, он словно отталкивался от земли, и, как резиновый мяч, отскакивал то в одну, то в другую сторону, успевая в воздухе хлопнуть ладонями по голенищам, затем ногой об ногу или, ухватив руками носок левой ноги, шел вприсядку на одной правой. Каких только номеров не показал казакам боевой есаул: то он, высоко подпрыгнув, кувыркался в воздухе через голову; то вертелся на одной ноге, и вздувшиеся пузырями штаны делали его похожим на запущенный волчок; то, опрокинувшись на спину, плясал на руках и ногах. Закончил свою пляску есаул тем, что прошелся колесом по всей площади.

И когда он, под восторженные крики всего полка, пошел по кругу, вызывая себе соперника, желающих состязаться с ним не оказалось. А в это время казак Пешков уже сбегал в сотню за торбой, потребовал с Богомягкова приз, заработанный командиром.

ГЛАВА X

Холодным декабрьским утром аргунцы покинули Ярославку, где пробыли около двух недель.

Солнце огромным красным шаром выкатилось из-за далеких плоских гор, когда казачьи сотни, колыхая пиками и равняясь на ходу, двинулись в поход. Настроение у казаков бодрое, лица веселые, шутка ли — поход! И не куда-то на фронт ненужной, бессмысленной войны, а домой, в этом все они уверены, в родное Забайкалье.

Улицы села, припудренные инеем сады наполнены шумом: скрежетом по снегу обозных фургонов, пулеметных тачанок, лязгом оружия, стремян и грохотом кованых копыт. И сквозь этот грохот слышны возбужденные, веселые голоса казаков:

— Прощай, матушка Украина.

— Дядя Охрим! До свидания, не поминай лихом!

— А и хороши же здесь девчата!

— Губа-то у тебя не дура!

— Афонька, запевай!

Суетин, улыбаясь, разгладил кулаком усы и, тряхнув чубом, завел служивскую, из тех, что сложили казаки в эту войну:

По долинам карпатским и дальнимПроезжал молодой казачок.

И сотня, давно уже не певшая так охотно, дружно подхватила:

Он лицом своим бледным, печальнымОбращался порой на восток.

В Казатин дивизия прибыла в последних числах декабря. Ближайшие к Казатину деревни — Сестреновка, Лебедяны, Вернигородок, а также и окраины самого городишка до отказа заполнили казаки, набившись по четыре, по пять и более человек в каждую хату. Улицы запрудили обозными фургонами, тачанками, походными кухнями, фуражом и коновязями. В садах и в улицах заполыхали костры.

К великой досаде казаков, дело с отправкой по железной дороге оказалось не легким, вагонов не хватало, приходилось ждать. Лишь 1-му Читинскому полку посчастливилось захватить два эшелона двухосных товарных вагонов. Читинцы сразу же загнали эшелоны в тупик, спешно принялись оборудовать теплушки для казаков и конские вагоны.

В комнатушке, которую хозяева отвели постояльцам, вместе с Егором поселились еще три казака: Молоков, Каюков и Гантимуров.

Вернувшись с вечерней уборки лошадей, Егор застал дома одного Молокова. При свете керосиновой лампы Молоков чинил порванную чересподушечную подпругу.

— А где ребята? — спросил Егор.

— Ушли. Каюков на кухню, за ужином, а Гантимуров на коновязь, дневалить.

— Побриться, что ли? Ты будешь?

— А чего же, налаживай бритву.

Попробовав на поясном ремне новую, с перламутровым черенком, найденную у убитого австрийского офицера, бритву, Егор попросил у хозяев горячей воды, приладил к лампе осколок зеркала и уже намылил щеку, когда в комнату к ним зашел Афанасий Суетин.

— Ушаков, живой ногой к Балябину.

— Чего такое?

— Не знаю.

— Ну ничего, подождет одну-то минутку, не с мылом же на морде бежать.

— Брейся живее.

Егор, наскоро побрившись, надел шинель, шашку, ушел. Суетин, большой любитель чужого табака, заговорил было о куреве, но Молоков уже взялся за бритву, мылил себе бороду. Пришлось Афоне ждать, тешить приятеля разговорами. И когда кончил бриться, заговорил о главном:

— Закурим, Митрий, твоего, я, брат, сегодня обестабачел.

— Да у тебя вечно так! — Покосившись на Афанасия, Молоков вытер полотенцем бритву, убрал со стола мыло и лишь после этого вытянул из кармана кисет с табаком. — И до чего же привык ты на чужбинке прокатываться.

— Мне свой табак курить доктор отказал, для здоровья, говорит, вредно, — свертывая самокрутку, пошутил Афанасий и, прикурив от спички Молокова, заговорил серьезно: — Это меня сегодня пулеметчики разорили, мать их за ногу. Хотел одного угостить, а их, откуда ни возьмись, набежало целый взвод, ну и весь кисет у меня в один момент как ветром выдуло.

— А там, поди, и табаку-то было воробью на одну понюшку!

— Полнехонький кисет был, Митрий, ей-богу!

— Э-э, была у собаки хата!

Вскоре пришел Егор, огорошил вопросом:

— Хотите в гости пойти?

Молоков взметнул на Егора белесыми бровями:

— В гости, это куда же?

— В Читинский полк. Он, оказывается, на Дон идти налаживается, а казаки небось не знают ничего, вот и надо им мозги вправить. Я там, кстати, и с братом повидаюсь.

— Сходитъ-то можно бы, — согласился Молоков. — У меня там тоже знакомые есть, да отпустят ли?

— Отпустят. Балябин сам велит пойти туда. Из пятой сотни пойдут ребята.

— Меня с собой возьмите! — попросил Суетин. — У меня там станичников людно, поговорить есть с кем.

— Идем, — согласился Егор. — Беги к писарю Вишнякову, он тебе увольнительные выдаст на всех.

В комнате появился Каюков с тремя котелками гречневой каши. Пока Суетин ходил к писарю, друзья поужинали, и все четверо отправились к читинцам.

До станции шли вместе и, лишь разыскав эшелоны читинцев, разошлись по разным сотням. Егор шел мимо длинного ряда товарных вагонов, откуда уже доносился шум, людские голоса, густо дымили трубы железных печек. В некоторых вагонах еще стучали топоры, размеренно шаркали пилы, а в открытые двери виднелись работающие там казаки, при свете фонарей заканчивающие оборудование теплушек.

Егор подошел к большому костру, вокруг которого сидели, разговаривали, кипятили в котелках чай человек пятнадцать казаков; поздоровавшись, спросил:

— Какой сотни?

— Третьей, — полуобернувшись, ответил бородатый казак.

— Мне бы Ушакова повидать…

Казак, в полушубке и серой папахе, только что подцепил концом шашки котелок, потянул его из костра; при последних словах Егора дрогнул, расплескивая кипяток, сунул его на землю и, бросив шашку, выпрямился.

— Егор! — воскликнул он, шагнув навстречу брату.

— Миша!

Братья обнялись, трижды поцеловались. Егор отступил на шаг и, держа Михаила за плечи, осмотрел его с головы до ног. Перед ним стоял широкоплечий, черноусый казачина, чуть пониже его ростом.

— Какой ты, брат, вымахал за три-то года! — радостно волнуясь, проговорил Егор. — Попадись на улице, и не узнал бы, пожалуй.

— Так вить уж старый казак, четыре года отломал, подобру-то увольняться пора бы.

— Что ж поделаешь. Я Boт семь лет с коня не слажу, а конца-то все еще не видно. Письма-то хоть получаешь от мамы?

— Давно не было, не знаю, как она там, жива ли.

— Я тоже ишо летом, когда из-под Касторны отступали, получил от нее письмо, да вот и до теперь нету.

Когда порыв первой радости прошел, Михаил обернулся к казакам:

— Ребята, гость у меня дорогой, родной брат припожаловал.

Казаки, оборвав разговор, оборачивались на братьев, один из них предложил:

— Спрыснуть бы не мешало встречу-то.

— Всамделе, Ушаков, — поддержал другой, — какого же ты черта, давай загоним эти хреновины-то да и выпьем на радостях.