Забайкальцы, книга 2 - Василий Балябин

— Казбека перековал? — спросил его Шемелин.

— Так точно, вашскобродь, перековал.

— Ну, как он теперь?

— Да ничего-о, чуток спал с тела, а теперича поправится небось.

— Овса достали?

— Так точно, достали.

— Гм… ну ладно…

— Можно идти?

— Можно, хотя нет… Ты вот что… — Есаул хотел было послать вестового за вахмистром, чтобы расспросить его, как там и что в сотне, но, подумав: «А на кой черт мне это нужно, не все ли равно?» — махнул рукой: — Ладно, ступай…

Казак вышел, и есаул, облокотившись на стол, опять надолго задумался. Вспомнилось недавнее совещание офицеров у командира дивизии князя Кекуатова, куда были приглашены лишь самые надежные, верные присяге офицеры. Это было накануне отправки дивизии из Казатина, князь сообщил им о положении в Забайкалье.

Райской музыкой прозвучали в ушах офицеров слова князя о том, что на приграничной китайской железнодорожной станции Маньчжурия уже формируется для борьбы с большевиками отряд так называемой белой гвардии. Организатором и вождем этого отряда является офицер 1-го Нерчинского казачьего полка есаул Семенов.

— Но надо трезво оценивать обстановку, — говорил князь. — Большевики в области есть и будут; они разовьют бешеную агитацию за Советы, будут стараться заразить казаков и крестьян Забайкалья идеями социализма. Хотя главный козырь большевистской агитации — борьба за землю и волю — не будет иметь в Сибири такого значения, как в центральных областях России, и основная масса забайкальцев за большевиками не пойдет, но найдутся люди, которые попадут в их сети: одни потому, что поверят большевистской брехне о социалистическом строе, другие просто в поисках приключений и грабежа, — и гражданская война в нашей области неизбежно вспыхнет.

Все это отчетливо всплыло в памяти есаула. На этом совещании князь полностью согласился с доводами войскового старшины Бакшеева, что следует подчиниться силе; не вступать с полковыми комитетами ни в какие конфликты, имея в виду главное: сохранить свои кадры для борьбы с большевизмом в дальнейшем.

И когда князь заговорил о гражданской войне, лицо его побагровело от ярости, воинственно ощетинились белые усы. Свою речь он закончил словами:

— …Мы очистим область от красной заразы и будем драться за новую, но не советскую, не обольшевиченную Россию.

В Киеве стоянка поезда затянулась, чувствовалось, что произошла какая-то задержка. Из офицеров почти никто не вышел на перрон, откуда до слуха Шемелина доносился многоголосый шум, топот ног, звяк оружия.

Постучавшись в дверь, в вагон зашел подъесаул Тирбах.

— Заминка произошла, не пропускают наши эшелоны, — злорадно улыбаясь, сообщил он друзьям, — комитетчики наши зас… хлопочут, бегают, эти болваны, Балябин с Богомягковым, в город уехали на автомобиле, а у паровозов и на тормозных площадках караулы выставили с пулеметами.

— Ага-а, — оживился Шемелин, — значит, заваривается какая-то каша.

Мамонтов отложил книгу, сел, спустив ноги с полки.

— Может, наша помощь потребуется, спихнуть бы комитеты эти к чертовой матери.

— Не-ет, старик наш приказывает сидеть всем спокойно и не рыпаться, я за этим и зашел к вам. Черт с ними, не наш конь, не наш и воз. Давайте-ка лучше махнем на станцию втихаря, ресторанчик тут шикарный бывал раньше.

— Сказал тоже! — Блеснув очками, Мамонтов отрицательно покачал головой. — Да теперь если и есть какой-то там ресторанишко, так в нем этой сволочи всякой набилось как сельдей в бочке.

— Я тоже не пойду, — решительно заявил Шемелин.

— Трусы вы, как я погляжу, — с досадой в голосе проговорил Тирбах и, помолчав, сожалеюще вздохнул: — А одному идти не хочется. Сеньку, что ли, позвать Березовского.

И вышел, не простившись.

Мамонтов опять улегся на койку, взялся за книгу, а Шемелин снова уставился в окно глазами, задумался. В памяти есаула возникали картины далекого прошлого. То вспоминаются ему школьные годы, катанье на саночках с горки, то увлекательные поездки с отцом в станицу: стрелой мчится пара бегунцов, легонькая кошевка едва касается полозьями земли, в передок ее стучат комья снега из-под копыт, ветер сечет Мишке лицо снежинками. И радостно Мишке от быстрой езды, и жутко, боязно, обеими руками он крепко держится за кушак отца. А тот, охваченный азартом, выкрикивает одним дыхом:

— Прибавь, милыя-а, приба-авь! — Лисья шапка отца, борода его, крытый плисом мерлушковый тырлык — все закидано снегом, но старик не замечает ничего и все твердит свое: — Прибавь, родныя-а-а, приба-авь!

В летнее же время любил Мишка охотиться на дзейранов[21], на тарбаганов и на волков. В степных районах Забайкалья по-особому уничтожают волков: тут на них не ставят капканы, не травят стрихнином, а догоняют на лошадях и ловят арканами.

Первый раз охотился Шемелин на волков, когда со второго класса гимназии приехал домой на летние каникулы.

На охоту с хозяйским сыном отправился давнишний работник Шемелиных, пожилой, тунгусоватый Прохор. К седлу у него приторочен волосяной аркан с петлей на конце, в руках длинная, похожая на пику палка.

Выехали ранним утром. Над горизонтом, огромное, багровое, поднималось солнце. От обильной росы степь искрилась радужными блестками, курилась в низинах легким туманом. Вдалеке, рассыпанные по степи темными пятнами, угадывались гурты овец. А кругом, в голубом разливе остреца, маленькими озерцами поблескивали гладкие плешины солончаков. На бурых, заросших сизым полынником бута-нах[22] виднелись тарбаганы. Они то проворно сбегали с бутанов в траву, то вставали на задние лапки, тявкали на всадников.

Мишка нарадоваться не мог, глядя на все это: ему уж хотелось мчаться вперед навстречу утреннему ветерку, да так, чтобы в ушах свистело, но Прохор не давал ему воли, сердился, хватая Мишкиного Каурка за чембур.

— Куда! Остынь, шальной, а то поверну обратно, и всего делов. Умаешь коня попусту, а того не думаешь, как потом волка догонять? То-то и оно.

Прохор первый увидел волка, показал на него концом палки:

— Вон он, миляга.

У Мишки от радости захватило дух.

— Где, дядя Прохор, где?

— Во-он, возле большого-то бутану мельтешит.

— Вижу, дядя, вижу! Давай живее! — торопил он Прохора, глаз не сводя с волка, и уже приподнимался на стременах, горя нетерпением мчаться скорее за добычей.

— Не горячись, не горячись, никуда он от нас не денется, не первый снег на голову…

Прохор не торопясь отвязал аркан, приладил его петлей на палку; передавая Мишке, посоветовал:

— Со спины закидывай, с загривку, сразу же задерни — и вперед, пока не удавится.

Сначала ехали на рысях, Прохор в который раз сегодня наказывал Мишке:

— Смотри у меня, крепче держись на седле. Конь-то под тобой икрюшник настоящий, он как собака-волкодав. Ежели волк вилять зачнет по сторонам — и Каурко за ним, так что не зевай, а то ишо головой-то колодец выроешь.

Коней подняли в галоп, когда волк, заметив опасность, пустился наутек. Но и Мишкин каурый уже почуял зверя, рванулся за ним, прибавил ходу.

— Не правь, не правь теперь! — еле поспевая за Мишкой, кричал Прохор. — Брось чизгины[23] на луку! Оберучь за икрюк, гриву прихвати!

Расстояние между охотниками и волком быстро сокращалось. Каурко, низко опустив голову, с плотно прижатыми ушами и нацелившись на волка глазами, вытягивался в струнку в броском намете.

Первый бросок оказался неудачным. Хлестнув волка меж ушей, петля скользнула мимо головы. Мишка так и взвыл с досады и чуть не вылетел из седла, потому что Каурко прянул в сторону за вильнувшим туда волком. Мишка сам на ходу наладил икрюк и в ту же минуту снова кинул его на волка. Сердце его птицей затрепыхало от радости, когда петля захлестнулась на шее у серого. Он пробежал еще с полверсты вперед, волоча за собой на аркане задохнувшегося зверя. Затем перевел коня на рысь, поджидая приотставшего Прохора, и, когда тот подскакал, оба спешились, с конями в поводу подошли к волку; он лежал кверху лапами, истерзанный, окровавленный, из разинутой клыкастой пасти вывалился почерневший язык.

— На-ка, подержи Гнедка-то, — сказал Прохор и, передав Мишке коня, вынул из деревянных ножен большой кованый нож, — я его сейчас донага раздену.

Много раз после того приходилось молодому Шемелину охотиться на волков, тешиться бешеной скачкой по бескрайней степи.

— Жив ли он теперь, Каурко мой любимый? — сам того не замечая, вслух проговорил есаул.

Мамонтов, оторвавшись от книги, сверкнул на Шемелина стеклами очков.

— Что вы сказали?

— Да так себе… — Словно очнувшись от сна, есаул потянулся, хрустнул суставами. — Места родные вспомнил. До чего же хороши они, наши степи даурские, скачи по ним на коне хоть целый день, и все степь привольная. И это не помещичьи, не барские, а наши войсковые, казачьи земли. Прав был князь, тысячу раз прав, когда говорил о том, что у нас в области не будет почвы для большевистской агитации.