Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники - Александр Доманин

1201 год стал одним из переломных годов для Темучина. Теперь он мог уже с полной уверенностью называть себя ханом монголов, ибо все соперники, которые могли претендовать на это звание, были разбиты. Но Темучин поставил перед собой новую высокую цель, на пути к которой врагов и соперников у него было еще больше. Целью этой стало создание Великой Монгольской Державы, которая бы объединила под властью одного хана всю Великую степь.

Глава 7

Создание империи

Победы 1201 года сделали Темучина одной из ключевых фигур в Великой степи. По его слову могли в одночасье подняться до двадцати тысяч монгольских конников. В сущности, он уже достиг могущества своего знаменитого предка Хабул-хана, сильнейшего из правителей монголов за всю историю этого кочевого народа. Казалось бы, можно почивать на лаврах, — но не таков был достойный правнук Хабула.

Темучин отлично понимал, насколько еще непрочно его положение: в конце концов, Амбагай-хан, обладая не меньшими силами, чем он, закончил жизнь прибитым к деревянному ослу. Потенциальных врагов хватало. Это и татары, обозленные, но далеко не сломленные поражением 1196 года. Да и само это поражение коснулось лишь одной, северо-восточной, ветви татарского народа. Южные же племена татар, чрезвычайно многочисленные, оставались, по сути, самой внушительной силой в степи — силой, которую сдерживало только отсутствие единства. Это и битые, но непокоренные меркиты — родовые враги Борджигинов, готовые сражаться с наследником Есугэя до последней капли крови. Это и далекие, но весьма грозные найманы, один из вождей которых, Буюрук-хан, уже проявил себя как враг Темучина, поддержав Джамуху во время его недолгого гурханства. Да и старые союзники-кераиты — во всем ли можно было им доверять? Ведь у верного соратника и названого отца Темучина, Тогрил-хана (теперь его обычно называли Ван-ханом, добавляя к китайскому рангу вана исконно степной титул хана), вырос и вошел в полную мужскую силу сын и наследник Нилха-Сангум, который, по слухам, давно уже тяготился союзом с Борджигинами. К тому же, сам Ван-хан был уже стар, — удержит ли он бразды правления в своих руках? Темучин хорошо помнил, что Тогрил уже дважды терял власть, будучи свергнут своими родственниками, и лишь помощь монголов — сначала Есугэя, а потом и самого Темучина — помогала ему восстановиться на престоле. Причем последний случай произошел совсем недавно, в 1198 году: тогда-то брошенный почти всеми своими ближними соратниками Ван-хан и был спасен названым сыном.

В общем, монгольскому хану было о чем серьезно задуматься. Особую тревогу с некоторых пор стали вызывать отношения с кераитами — самыми близкими соседями по степи. Зимой 1201–1202 годов в ставке Ван-хана был раскрыт заговор его ближайших нойонов, к которому, как говорили, примкнул и младший брат Тогрила — Джагамбу, до этого всегда бывший верным кераитскому владыке. Впрочем, заговором это можно было назвать с большой натяжкой: дело не пошло дальше слов, сказанных за спиной хана, — но слова эти были опасны. Дескать, хан — и никчемный человек, и бродяга, вечно просящий помощи у других степных владык. И народ он свой угнетает, и к власти над кераитами пришел, убив своих родных братьев. Можно ли верить такому хану, и не лучше ли поменять его на кого-нибудь другого? Вот есть Джагамбу, толковый воитель, достойный человек, к тому же личный друг монгольского хана Темучина, — не ему ли и владеть кераитским улусом?

Как водится, нашелся доносчик, и вскоре неудачливые заговорщики оказались в кандалах. Успел бежать один Джагамбу: сначала к найманам, а от них — под крыло к своему другу Темучину. Но Ван-хан, чувствуя всю шаткость своего положения на кераитском престоле, не рискнул казнить столь авторитетных вождей. Он только подверг их изощренному оскорблению, плюнув каждому в лицо. Вслед за ханом то же проделали и все оставшиеся верными ему нойоны. После этой моральной экзекуции хан простил крамольников и приказал снять с них кандалы.

В ставке Чингисхана. Китайская миниатюра XIV в.

Эти события со всей очевидностью показали Темучину, что и у казавшихся самыми верными союзниками кераитов, все обстоит далеко не самым лучшим для него образом. Не начнет ли тяготиться фактически сложившимся разделом власти в монгольской степи между кераитским и монгольским владыками сам Ван-хан? Или за его спиной начнет строить козни Темучину Нилха-Сангум? Видимо, под влиянием подобного рода размышлений Темучин и предпринял шаг, который, по его мнению, должен был обезопасить его от негативного для Борджигинов развития событий в кераитском стане. Он принял под свое покровительство Джагамбу и, используя эту фигуру в качестве некоего центра притяжения, подчинил себе тех кераитов, которые рассеянно жили в монгольской степи, вне коренных кераитских кочевий. Ван-хан столь явное посягательство на его власть проглотил. Это новое усиление позволило Темучину весной 1202 года с легкостью отразить набег неукротимых меркитов. К осени того же года возросшая монгольская мощь дала ему возможность предпринять давно вынашиваемый им поход на своих злейших врагов — татар.

Осенью года Собаки (1202 год) монгольский хан сосредоточивает у татарских границ самое большое войско, которое когда-либо собирали монголы. По некоторым данным, оно насчитывало до тридцати тысяч конных воинов, а вместе со всякого рода вспомогательными силами, вероятно, достигало и пятидесяти тысяч человек. И вся эта масса обрушилась на не ожидавшие такого грандиозного набега и потому разобщенные татарские кочевья. При этом еще перед походом, придавая огромное значение сугубо военной стороне дела, Темучин установил для всех своих нойонов жесткое правило: не задерживаться в погоне за добычей, действовать строго сообща. Мол, потом, после победы над татарами, всю захваченную добычу можно будет честно поделить. Только победы этой надо сначала добиться.

Постепенно тесня татар на юг, монголы, в конце концов, позволили им соединиться. Уже в первом сражении при Далан-нэмургес татарское войско потерпело тяжелое поражение, а второй бой, в урочище Улхой, привел к его полному разгрому и истреблению. К этой второй битве, однако, не успели прибыть отряды трех монгольских князей: Алтана, Хучара и родного дяди Темучина, Даритай-отчигина. В нарушение ханского указа они занялись самостоятельным грабежом татарских аилов. После победы хан подверг этих нарушителей суровому наказанию: все награбленное родственниками, было у них конфисковано, а своей доли в итоговой добыче они были лишены. Тем самым новый монгольский властелин показал, что времена родовой вольницы уходят в прошлое, и теперь основы степной жизни будут определять не устаревшие родовые обычаи, а ханское слово. Разумеется, такое развитие событий крайне не понравилось родовым князьям — в первую очередь, конечно, Алтану, Хучару и Даритаю, — но теперь Темучин имел достаточное количество верных ему сторонников и нукеров, чтобы неукоснительно проводить в жизнь это новое правило. На тот момент, однако, подобный ход был довольно рискованным, и через год едва не привел Темучина к гибели. Однако дальновидный монгольский лидер осознавал, что для него в эту минуту решается самый важный вопрос — вопрос о власти. Будет ли он действительным владыкой монголов, или останется просто родовым главой без значительных полномочий, и в фактических заложниках у собственных нойонов? Темучин пошел на риск, и риск серьезный — и, как мы знаем теперь, выиграл, хотя и с невероятным трудом.

После победы над татарами здесь же, в Татарской земле, хан созвал Великий семейный совет для решения одного-единственного вопроса: как поступить с огромным количеством плененных татар (общее их число, значительно, — возможно, в несколько раз — превышало численность всей армии Темучина). И совет вынес беспрецедентно жестокий приговор: весь татарский народ, будучи исконным неприятелем монголов, должен быть истреблен до последнего человека. Вот когда аукнулись татарам и пролитая кровь Амбагай-хана, и смерть Есугэя, и другие, реальные и мнимые, их преступления против монголов. Лишь одно исключение было сделано: самых маленьких детей, ростом еще не достигших тележной оси (то есть не старше трех-четырех лет) оставляли в живых с тем, чтобы раздать их потом в рабство по монгольским семьям. С тем, чтобы было навсегда забыто некогда громкое имя «татары».

Воплощение, если можно так выразиться, «в жизнь» этого изуверского постановления неожиданно столкнулось с серьезными проблемами, вызванными чрезмерной болтливостью Белгутэя. Дело в том, что решение это было сугубо секретным (вспомним, что татар, пусть и невооруженных, было намного больше, чем монгольских воинов), потому и принималось на семейном, а не на войсковом совете. Когда же совещавшиеся вышли из юрты, в которой происходило заседание, один из Темучиновых татар, после 1196 года перешедший на службу к монголам, словно между делом спросил известного своей простотой и искренностью Белгутэя: ну что, мол, там решил совет? И Белгутэй, ничтоже сумняшеся, ляпнул: «Решено всех ваших предать мечу, равняя по концу тележной оси». А этот татарский воин, Еке-церен, передал эти слова своим сородичам.