Дело медведя-оборотня - Георгий Персиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он только этого и добивается! Сохраняйте достоинство, прошу вас! – напряженно прошипел он в ухо сыщику.
– Роман Мирославович! Попрошу вас воздержаться от подобных вещей в моем кабинете! – Будылин встал и, нависая над столом, сверлил взглядом своих подчиненных. – А вы, господин Бекасский, забываетесь! Немедленно принесите извинения! Иначе за ваше недостойное поведение вы будете подлежать суду чести!
– Суд чести?! Не будьте смешным! Не вам меня судить! Ваше бездарное расследование провалилось, и будьте уверены, о вашем фиаско уже во всех подробностях доложено губернатору! – Бекасский скинул привычную маску медового дружелюбия и теперь орал, перекошенный ненавистью. Начальник сыска слушал молча, с потемневшим лицом, вперив в негодяя взгляд из-под густых бровей. – А я, я уже близок к разоблачению настоящего убийцы! И когда это случится, в петербургском сыске начнутся бо-о-ольшие перемены! Всего хорошего, господа!
Он схватил пачку бумаг со стола и вышел из кабинета, не оборачиваясь.
– Я вызову этого подлеца на дуэль! – Муромцев освободился наконец из хватки Ларсена и принялся в бешенстве метаться по коридору. Будылин мрачно следил за его движениями со своего места.
– Увы, Роман Мирославович, не могу вас поддержать в этом благородном порыве. У Бекасского большая протекция в министерстве, все, чего вы добьетесь попыткой дуэли, – это арест и погубленная жизнь. И я даже не смогу вмешаться и помочь вам. Теперь я и сам тут на птичьих правах. Благодаря доносам этого хлыща губернатор и министр – оба в полном негодовании, и угадайте, кого они во всем винят? Что же… Видимо, и мне пришло время собираться на покой… А вы… Вам нужно поспать. Ваша жизнь не кончена, и стоит подумать о будущем.
Муромцев под воздействием этих слов прекратил свои метания по кабинету и внимательно слушал. Никогда раньше он не видел Будылина таким старым и усталым. Он и сам чувствовал себя стариком. Но правда в этих словах была – жизнь не кончена, еще оставалось за что бороться.
С того дня прошла уже пара недель, но время не приносило Муромцеву никакого облегчения. Ксения по-прежнему лежала в госпитале. Повязку сняли, и стало видно, как волосы на обритой голове отросли ежиком, через них просвечивал уродливый розовый шрам. Роман проводил с ней по многу часов каждый день, но эти визиты только умножали его боль. Улучшения все не было, его жена лежала или сидела как сомнамбула, вперив взгляд в одну точку, и молчала. Когда же он в отчаянии пытался растормошить ее, то получал в ответ только припадок с гудением, уханьем и криками «Звезда, звезда, личина!», после чего вновь наступал период апатии.
Лечение и уход за Ксенией стоили больших денег, и счета только росли. Первое время, раздавленный горем, он не обращал внимания на финансовую часть вопроса, но после неизбежно оказался вынужден с ней столкнуться. Жалованье в управлении ему платить перестали, Муромцев был отстранен от всех дел и находился в опале, у Будылина дела шли не лучше – он готовился к бесславной отставке даже без пенсии, о чем ясно заявили в верхах, так что помочь своему бывшему протеже он уже не мог. Муромцеву можно было попытать судьбу и перевестись в какое-нибудь уездное управление сыска, где никто не знал про него и про его неудачу. Но что в таком случае делать с Ксенией? Ей нельзя покидать госпиталь, и бросить ее в таком состоянии он не мог… Оставалось одно – какая-нибудь маленькая и пыльная адвокатская контора, скромный чин и тусклая надежда построить карьеру на новом поприще.
Муромцев уже был готов примириться с судьбой, когда случайно замеченный газетный заголовок за одну секунду лишил его покоя. «Убийца курсисток арестован! Триумф сыщика Бекасского!» Ненавистная фамилия вернула Муромцева из апатии, он немедленно купил газету и жадно несколько раз кряду прочитал заметку. Из статейки выходило, что убийцей был некий мещанин тридцати лет Егор Хольшев, державший скобяную лавку вместе со своим старшим братом Ефимом. Хольшев уже подписал признание, в соответствии с которым он действительно встречался с посетительницей курсов сестер милосердия, был ею обманут и в припадке ревности совершил убийство, нацепив святочную маску беса, которую надевал для колядования. Впоследствии он еще несколько раз испытывал неодолимое болезненное возбуждение, успокаивающееся, только когда он совершал новое убийство, прикрывшись дьявольской личиной.
Муромцев в растерянности еще немного потоптался на скованной морозом набережной, убрал газету за пазуху, немедленно сызнова достал, перечитал, выругался. Что-то тут было не так. Что за волшебная удача сопутствовала Бекасскому? Муромцев знал все трудности работы сыщика, и ясно видел – все слишком гладко прошло. Так не бывает. Необходимо выяснить правду, какую бы цену не пришлось заплатить. Он резко повернулся, сжал газету в кулаке и зашагал по набережной в сторону сыскной части.
Будылин встретил бывшего подчиненного радостно, изображая большую бодрость, которая не вязалась с растерянным выражением глаз. Начальник сыска готовился передавать дела Бекасскому, работы у него было невпроворот, и за этими невеселыми хлопотами он пытался спрятаться от мыслей. Выслушав Муромцева, он немедленно посерьезнел и некоторое время молчал, вздыхая и качая головой.
– Да. Полностью согласен с вами, Роман Мирославович, все это дело попахивает нехорошо, – сказал он наконец. – И чем глубже влезаешь в подробности, тем сильнее запах.
– Но мы должны что-то предпринять. Я должен.
– Но что мы можем? Я в опале, в министерстве меня видеть не хотят. А вы вовсе отстранены от сыскной работы, вам даже появляться здесь запрещено…
– Я готов вести расследование самостоятельно и принять на себя всю ответственность за последствия, – выпалил Муромцев. – Не осмеливаюсь просить вас о содействии, но…
– Я помогу вам, – перебил его Будылин, серьезно глядя в глаза. – Для меня это тоже дело чести.
Он открыл ключом один из ящиков и бухнул на стол папку, набитую бумагами:
– Вот. Я все-таки до сих пор начальник сыска. Это дело Егора Хольшева. Рапорты, допросы, показания свидетелей. Зная Бекасского – половина наверняка халтура и фальшивка. Надеюсь, это поможет вывести негодяя на чистую воду.
Весь остаток дня Муромцев провел за лихорадочным изучением материалов дела. В полном согласии со словами Будылина, чем глубже он погружался в материалы дела, тем больше странностей и нестыковок находил. Главной странностью был брат Егора Хольшева – Ефим. Если Егор жил бобылем и все свое время посвящал лавке, то его брат содержал по-крестьянски большую семью: двенадцать детей и тринадцатый
