Дело медведя-оборотня - Георгий Персиков

Но самое интересное было в том, что Ефим к тому времени уже находился под стражей – его обвиняли в убийстве и грабеже купца, частого посетителя скобяной лавки братьев Хольшевых. Однако после того как Егор подписал признание, его брата немедля освободили и сняли все обвинения. Картина в голове сыщика постепенно начала складываться. Бекасский с помощью шантажа заставил Егора Хольшева подписать признание в убийствах. Тот был вынужден согласиться, ведь иначе Бекасский угрожал погубить брата и его семью. В итоге: Егор на каторге страдает ради брата, Ефим помалкивает в страхе за семью, убийства раскрыты, Бекасский садится в кресло начальника сыска, получает орден и ласки от всех вышестоящих, вплоть до самого Императора!

Муромцев глухо рыкнул и так грохнул кулаком по столу, что чернильница упала на бок, обдав брызгами стену и сукно стола. Подлейший план! Но в нем должны быть дыры, он знал, что Бекасский мастер плести интриги, но сыщик никудышный. Подтверждение этого не пришлось долго искать. Изучая записи допроса, Муромцев обнаружил, что Егор смог подробно описать только одно убийство – самое первое. А дальше идет путаница во внешности жертв, времени, в местах преступлений. Да и сама речь обвиняемого, записанная секретарем, вовсе не походила на речь маньяка-психопата, обычный запуганный мужичок, рапортует под диктовку, никакой дерзости, почтение к начальству. Нет. Маньяк, совершивший подобное, рассказывал бы о своих злодеяниях с гордостью, смакуя подробности. Если это не так – значит, он, Муромцев, сам ничего не понимает в своей работе.

За окном дико гудел ледяной ветер. Делать было нечего. Он перебрал в голове все варианты и отмел их, оставив только один, действительно исполнимый. В самом деле, куда он может пойти со своими смутными доказательствами? К губернатору? К министру? К Императору? Да его в лучшем случае выпрут взашей. И Будылина подведет под монастырь… Нет. Он должен решить это сам, один на один с негодяем, несмотря на последствия. Отец Глеб позаботится о Ксении в случае чего, у них была такая договоренность еще со дня случившейся трагедии. Спасти репутацию нечего было и думать. Оставалось одно – спасать честь.

Поздним вечером на праздник Крещения, не замечая лютого мороза, Муромцев быстрым шагом шел по Фурштатской улице. Возле доходного дома Шрейбера он остановился, словно испытывая свою решимость, потом резко выдохнул облако белого пара, словно собирался прыгнуть в ледяную иордань, и направился к дверям.

После первого же звонка изнутри донесся приторный голос Бекасского:

– Иду-у! Прошу извинить, я отпустил прислугу по поводу праздника! Все сам, все сам… – Дверь распахнулась, и Муромцева окатила волна тепла. Хозяин, несмотря на жарко натопленные комнаты, вышел встречать гостя в шикарном теплом шлафроке на турецкий манер, лицо его выражало крайнюю степень приязни и гостеприимства. – О-го-го! Сам господин Муромцев! А я вас ждал, очень ждал. Боялся, что вовсе не придете. Однако, такой мороз, а вы совсем не одеты! А уши-то, уши! И смех и грех, ей-богу! Немедленно раздевайтесь и проходите. Как я уже сказал, прислуги нет, так что я сам за вами поухаживаю. Извольте отведать стаканчик глинтвейна? Такой глинтвейн способен вдохнуть жизнь в ледяную статую…

– Оставьте это, – выдавил наконец сыщик. – Я пришел сюда из-за служебного расследования…

– Ох-ох… – Бекасский покачал головой, словно сокрушаясь упрямству неразумного ребенка. – Как же вы все не возьмете в толк. Вы отстранены. Никакими «служебными расследованиями» вы больше заниматься не вправе. Давайте лучше выпьем, закусим, вспомним былые деньки… Угощайтесь!

Муромцев прошел через зал, украшенный роскошно, но с некоторой аляповатостью, встал перед Бекасским, вальяжно разместившимся на тахте, и, отодвинув в сторону объедки ужина, бухнул на столик папку бумаг.

– Потрудитесь объяснить пару неувязок, которые обнаружились в вашем расследовании.

– Объяснить? – Бекасский сел ровно на тахте, улыбка не сходила с его лица, хотя в глазах закипала злость. – Это вы со старым дураком Будылиным будете теперь объяснять, как вы выкрали секретные документы и чинили препятствия следствию! Ну что же, не хотите на пенсию по-хорошему, так я отправлю вас в каземат!

– Как бы вам самому там не оказаться. Иван Дмитриевич в курсе вашего подлога, и у него еще остались друзья. Так что братьев Хольшевых вскоре будут допрашивать повторно, с большим усердием, поручим Ларсену, он в этом немалый мастак. Вскроется правда, и тогда вам конец.

– Ха-ха! Да вы хоть понимаете, с кем связались? Шайка простаков! Вы соображаете еще хуже, чем ваша полоумная женушка!

Муромцев посмотрел на чиновника сверху вниз, чувствуя, как закипает внутри холодная ярость.

– Вы правы в одном. Я действительно отстранен от следствия и арестовать вас не имею права. Поэтому я заявляю, что вы – негодяй и подлец! – Перчатка, снятая с руки, с сочным звуком шлепнула ошеломленного Бекасского по лицу. – Я вызываю вас на дуэль! Немедленно, здесь и сейчас! Вы вправе выбирать оружие!

Бекасский вскочил с тахты, словно подброшенный пружиной, улыбка судорожно застыла на лице, превратив его в подобие маски. Потом одним движением он сбросил шлафрок, оставшись в темном трико, и подошел к стене зала, где висела небольшая коллекция оружия, в основном наградного и парадного. На секунду он замер в задумчивости, прикидывая.

– Конечно, лучше всего было бы пристрелить вас как бешеную собаку, которой вы и являетесь, но для пистолетов тут, пожалуй, тесновато. А вот зарубить вас полицейской шашкой было бы весьма иронично, держите!

Муромцев поймал за рукоять брошенное ему оружие. Отличная шашка кавказского образца, не слишком длинная, не слишком тяжелая, хорошо сидит в руке. Он повернулся к врагу лицом и хотел было сказать ему «Защищайтесь!», но слова застряли в горле, потому что Бекасский уже кинулся на него с диким воплем, метя острием прямо в глаза. С трудом увернувшись, Муромцев выскочил на свободное пространство в центре зала и принялся теснить юркого противника. Бекасский оказался ловким фехтовальщиком, быстрым и техничным, но на стороне Муромцева было преимущество в силе и три самых простых движения шашкой, заученные в полицейской школе, и это давало свои плоды – сыщик постепенно прижимал соперника в угол, осыпая его яростными ударами. Вот он под звон хрусталя лягнул надоедливый столик, махнул шашкой по широкой дуге, срезав свечи с тяжелого бронзового канделябра. В зале стало заметно темнее и сильно запахло пряностями из разлитого глинтвейна. Бекасский отступал, с напряжением отражая тяжелые удары, наконец он сделал неловкий выпад и, оступившись, завалился на спину закрываясь клинком, на его лице мелькнул ужас.

– Вставайте, вставайте! – переводя дыхание, пригласил его Муромцев. – Если бы я хотел вас