Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И всё-таки мы можем забраться в воздушный шар, настоящий или воображаемый, — заметил я, когда мы поднимались по ступеням крыльца.
— Именно! — с воодушевлением согласился Могилёв. — Именно!
[2]
Внутри дома Андрей Михайлович предложил мне остаться в кабинете, на что я заметил: его кабинет больше смахивает на библиотеку. Он немедленно подтвердил:
— Конечно, я с этой мыслью его и обставлял! Половина моей жизни прошла под «знаком библиотеки», если пользоваться астрологической терминологией. Вот и утро той среды началось с неё же. Едва я доложился о себе дежурному библиотекарю в читальном зале, как меня немедленно провели к заведующей, Таисии Викторовне Прянчиковой, в комнатку на третьем этаже между архивом и каким-то подсобным помещением.
Таисия Викторовна, маленькая, пухлая и неутомимая, посадила меня напротив и задала мне, наверное, три дюжины вопросов: ей всё в нашем проекте было искренне интересно. Энергия этой женщины, видимо, не находила полного применения в её профессии и плескала через край её существа. Что мы делаем? Как будет называться итоговый текст? «Перед бурей» в названии как-то связано с «Песней о Буревестнике» Максима Горького? Между прочим, как я отношусь к Горькому? Ах, Андрей Михайлович, неужели «тошнит»?! — ха-ха-ха, скажете тоже… Какого возраста мои студенты? Много ли среди них девочек? Не нахожу ли я, что девочки несколько глупее мальчиков? Что, не нахожу? Ах, я так рада это слышать, так рада, а то ведь многие педагоги-мужчины до сих пор страдают этим, прости Господи, мужским шовинизмом… С какими источниками мы работаем? Неужели современные студенты способны прочитать две-три толстые книги за выходные? Каким чудо-снадобьем я пользуюсь, чтобы мотивировать их читать, и не подскажу ли я его рецепт? Но ведь мы не только читаем — а что ещё делаем? Обсуждаем гипотезы, возможность альтернативных вариантов событий? Как интересно, как фан-та-сти-чес-ки интересно! Чтó я, действительно, думаю про «сослагательное наклонение» в истории? На самом ли деле Советский Союз планировал первым напасть на гитлеровскую Германию, и что случилось бы, если б напал? Одобряю ли я «Ледокол» Виктора Суворова (Резуна)? А вот ещё: нравится ли мне Эдвард Радзинский? Нет? Как жаль — а мне казалось, это самая яркая звезда нашей историографии! В любом случае, в Радзинском есть что-то загадочное, роковое, впрочем, вам, мужчинам, не понять…
Я не успел дать ни одного полноценного ответа, то есть «полноценного» со своей точки зрения. Я, как вы могли заметить, стараюсь на любой вопрос отвечать обстоятельно и не люблю легковесного отношения к мыслям — но Прянчиковой хватало одной фразы, и в меня немедленно летел следующий вопрос. В какой-то момент заведующая вообразила, что должна мне рассказать историю научной библиотеки — и, представьте, действительно начала её рассказывать! Мне пришлось взмолиться: Таисия Викторовна, миленькая, с удовольствием послушаю, но, может быть, в другой раз?! Рабочая группа, наверное, уже вся на месте! Тут только она немного умерила свой пыл и поспешила проводить меня в учебный класс, по дороге рассказав, что с утра попросила сотрудников развесить, начиная с вестибюля, бумажные указатели со стрелками, ведущие прямо к аудитории, чтобы мои студенты не потерялись. Я поблагодарил её за этот любезный жест.
[3]
В «классе» меня уже ждали Борис Герш и Лиза Арефьева, пришедшие первыми. Лизу я едва узнал, вернее, узнавание пришло спустя две-три секунды. Девушка надела светло-серую водолазку с длинными рукавами и длинную светло-серую же юбку, а также высветлила до русого цвета свои почти чёрные волосы, забрав их наверх с помощью сложной системы заколок. Я отпустил ей сдержанный комплимент по поводу её внешности и удачного попадания в образ.
«Это была моя идея», — отозвался Герш.
«Ваша?» — не поверил я.
«Моя, моя! Знали бы вы ещё, Андрей Михайлович, как сложно попасть к хорошему парикмахеру-колористу без записи! Полгорода обзвонили!»
«Удивительно, что вы входили в такие детали… Стесняюсь спросить — поверьте, мне даже неловко, — но… вы двое являетесь парой? Я просто не замечал раньше…»
Лиза, улыбнувшись, помотала головой, правда, чуть покраснела.
«Да нет же! — поразился Борис. — Просто мы, люди одного племени, должны помогать друг другу».
«Одного племени? — беспомощно переспросил я. И тут меня осенило: — Бог мой, Лиза, я уже четыре года подряд наблюдаю ваш, можно сказать, полусемитский профиль, и только сейчас сообразил! Вот что означает «глазами смотреть будете — и не увидите»[25]!»
«Четверть-семитский, — пояснила Лиза. — У меня только бабушка по матери была еврейкой».
«Но это-то и важно согласно галахическому праву! — встрял Герш.
«Верьте ему больше! — тут же отреагировала Лиза. — «Галахическому», конечно! Мне это, может быть, и лестно, точней, приятно, как всякой девушке, что интересный молодой человек о ней заботится, руководствуясь каким-то своими… расовыми фантазиями, но я — Борис, извини — никогда себя не чувствовала еврейкой, никогда!»
«А как вы себя чувствуете в своём новом, «немецком» амплуа?» — продолжал я свои шутливые расспросы.
«Неужели вы считаете моего персонажа немкой? — ответила Лиза вопросом на вопрос, и в этот раз вполне серьёзно. — Мне показалось, что её высочество была русской до мозга костей».
«Но свои последние слова на краю той страшной шахты она всё же произнесла по-немецки», — возразил я, чтобы её подзадорить. Девушка пожала плечами:
«Ну и что? Чехов вон тоже перед смертью воскликнул: «Ich sterbe!»[26], какой же он немец? А вообще, немцы были просто народностью в Российской Империи, то есть русские немцы, вот я и гляжу на неё как на русскую немку. Или вы не согласны?»
«Тогда ведь и евреев стоит считать просто народностью нашей бывшей империи, «русскими евреями», — заметил я, — но, кажется, персонаж Бориса с этим точно бы не согласился».
«Не в бровь, а в глаз, Андрей Михалыч! — откликнулся Герш. — Как раз сейчас читаю его «Что нам в них не нравится». Мучительная книга, и уже хотел пару раз бросить. Но бросить её именно мне нет никакой возможности…»
«А вообще, Андрей Михайлович, если серьёзно отвечать на
