Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки - Яков Цигельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все мы срисовывали на школьных уроках рисования гипсы, которые учительница называла натюрмортами. Кое-кто участвовал в оформлении школьной стенгазеты, а некоторые научились срисовывать по клеточкам репродукции из «Огонька». Школьные успехи не давали покоя всю жизнь, и, учась в технических вузах, мы не могли забыть, что наши практичные родители загубили наши художественные таланты.
Примерно так же обстоит дело с публицистическими способностями: в них виновны не только школьные учителя, высоко ценившие наши сочинения на тему «Славься, отечество наше свободное», но и приятели, которые после наших громовых речей, произнесенных шепотом, говорили: «Эх, старик, какой публицистический талант в тебе пропадает! В другое бы время да в другой стране…» Впрочем, о публицистике я постараюсь поговорить еще. Не люблю я публицистику, вся беда от публицистики. Но об этом позже.
Зарицкий считал себя художником и публицистом. Сняв темные очки, он давил пальцами глаза, щурился вдаль и говорил:
— Все эти разговоры об искусстве — чепуха. Однажды мы с Эрнестом были на выставке. Мы шли по залам, а толпа шептала восторги нам вслед. Эрнест взглядывал на картины и шел мимо, говоря: «Это говно… и это тоже говно…» И вдруг он прищурился возле одной и сказал: «Вот, давай постоим здесь и посмотрим». И это действительно была лучшая картина на выставке.
Они проезжали через арабскую деревню. Нюма сказал, что в здешнем магазине продается спиртное, не облагаемое налогом. Петр Иваныч сказал, что вина достаточно. Зарицкий возмутился:
— Я должен внести свою долю. Я не привык пить на чужие.
Они вернулись и подъехали к магазину.
— Скоч-виски, плиз! — сказал Зарицкий хозяину. Араб поклонился и поставил перед ним бутылку.
— Иет, — сказал Зарицкий и показал арабу два пальца.
— Иес, сэр! — ответил араб.
— Для чего так много? — удивился Петр Иваныч, знавший, что Зарицкий недавно приехал и живет на пособие министерства абсорбции.
— Энд джин! — крикнул Зарицкий. Нюма вздрогнул, он знал, что платить придется ему.
В пятой машине, подъехавшей к перекрестку, были Гриша и Алик Гальперин. Шестой приехала Вера. А самыми первыми были Давид и Таня, поселенцы. Узнав, что компания собирается на безыдейный пикник на берегу моря, они прибыли пригласить всех на открытие улицы имени Узников Сиона в своем поселке в Самарийских горах. Компания некоторое время сопротивлялась, но, поскольку ни у одной из женщин не было нового купальника, поскольку Хаиму нужна была на субботу горячая пища, приготовленная в пятницу, Макору любопытно было поглядеть, как живут на поселении, а кроме того он считал себя обязанным не уклоняться от сионистских актов, а Петру Иванычу приятным казалось посидеть с ребятами в горах у костра, а Грише все равно было, где поддержать компанию, у моря ли, в горах ли, — машины развернулись, проехали несколько километров назад и за Петах-Тиквой потянулись по проселочной дороге в горы.
Вера ехала одна. Ехать ей расхотелось, потому что в компании оказался Зарицкий. Некоторое время Вера была близка с Зарицким. Он выглядел несчастным и вел себя необычно. Расхаживал по квартире в темно-красном халате, уперев толстый подбородок в грудь. Вздергивал голову, начиная говорить, и вдумчиво подносил к губам сигарету, держа ее в горсти, как сигару, тремя пальцами.
Он предлагал жениться на ней, но прежде она должна была купить ему машину. «Без двух машин наша жизнь будет скучна, пуста и однообразна», — говорил он так убежденно, что, хотя она и не могла понять, почему, но верила, что без двух машин жизни не будет.
«Все от одиночества и тоски!» — вдруг отчетливо подумала Вера и вспомнила, как он говорил: «Ну-ка, перевернись, старуха!», а утомившись, отворачивался к стенке, поощрительно похлопав ее по ляжке: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Ей совсем расхотелось ехать, но повернуть домой было неудобно, да и что ей было делать дома, собственно говоря.
— Не понимаю я тебя, — сказал Цви. — В университете сегодня есть бюджет на славистику, а завтра нет. И тебе придется уйти. Что ты будешь делать? Стипендии твои кончились. Работы не будет никакой, — он повозился немного, устраивая поудобнее кошелку с винными бутылками, и продолжал: — Кто тебе поможет? Безработные коллеги? Книги, что ли, жевать будешь? А через пять-шесть лет работы в кибуце ты окрепнешь физически и духовно, ты будешь знать, что у тебя есть дом и близкие друзья. Ты сможешь заниматься чем захочешь. Ты станешь другим человеком и обогатишься сознанием, что и тобой кое-что сделано. Потом мне же спасибо скажешь. Ты просто не понимаешь, что для тебя хорошо.
— Да я совсем не хочу… — сказал Хаим.
— Ты сам не знаешь, чего ты хочешь!
— А ты знаешь, чего я хочу?
— Да. Я знаю, чего ты хочешь.
Хаим промолчал. Вдоль дороги тянулись цитрусовые плантации, огороженные декоративной металлической решеткой, увитой плющом и какими-то ползучими красными цветами. Было душно и пряно.
— Зачем я еду с вами? — сказал Алик Гальперин. — Мне нужно ехать в Европу, или по крайней мере, сидеть дома и писать. Какого черта ты меня вытащил?
— Ты посмотри, какой вокруг пейзаж! — ответил Гриша. Они повернули вправо, и впереди поднялись желто-синие спины Самарийских гор.
— Давай, давай! Повосторгайся пейзажами! — проворчал Гальперин. — Давай, употреби метафоры из классической литературы! Море, конечно, смеется. Горы величавые. Пальмы кивают кронами. И солнца желтый круг что-то там изображает… Терпеть не могу эти оперные пейзажи! Ненавижу солнце! Не выношу соленую и липкую морскую воду! Меня тошнит от этой лакированной зелени!
Машины ехали уже по горной дороге, каменистой и неасфальтированной. Навстречу попадались арабы на осликах и пешком. Мальчишки кричали что-то вслед. Пыль летела в окна.
— Ах, проклятые субтропики! — вздохнул Алик, закручивая окно. — Как они мне надоели!
Глава о вариантах евреев, о поисках способа и цели существования и о шашлыках
Прежде чем выйти на деревянную эстраду, профессор Клейн попросил принести грифельную доску и мел. Устроители вечера свинтили доску со стены в поселковой школе. Взгромоздив ее на эстраду, двое добровольцев встали по обе стороны доски, ухватились за доску, поддерживая ее, готовые стоять здесь насмерть. Профессор поднялся на эстраду, встреченный аплодисментами. Он оперся о стул, как о кафедру, и оглядел собравшихся. Затем, резко развернувшись, он подошел к доске и написал: НС, РВ, КНТ. Он вернулся к стулу и сказал:
— Как выяснилось в результате всеобщего опроса еврейского населения Советского Союза, возможны следующие варианты евреев. Это, во-первых, евреи верующие. Во-вторых, евреи неверующие… Среди евреев неверующих распространены такие, кто национальную культурную традицию
