Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля

— Дезире? То есть… Филипп, как я понимаю…

У него было странное выражение глаз. Они словно потускнели и выцвели, но потом лунный будто встряхнулся и сказал привычно бодро:

— Дезире. Филипп… не похоже на меня.

— У тебя… всё в порядке?

— Конечно! Кое-что вспомнил. Юта, Юточка! Я так рад снова тебя встретить! И так здорово, что ты всё ещё в школе. Только не понимаю, почему твой кабинет в каком-то флигеле? Или это чтобы Мариус тебя не нашёл?

Она улыбнулась мягко. Взвесила на ладони печенье, кинула его в блюдо. Оно ударилось о дно с глухим деревянным стуком.

— Мариус мёртв давно, Филипп. Столько лет прошло… Твоей гостье будет это, должно быть, не очень интересно. Если Олта не хме…

— Олта очень мне помогает, — заявил Дезире. — И знаешь… объясни ей, наверное. Про тебя, про Мариуса. Про школу. Про нас.

«Юта крутая», — вот и всё, что Дезире рассказывал мне про Юту. Юта могла бы построить в Марпери лучший из всех курортов, и всё у неё всегда было бы чётко и по линеечке. И в школе она работала с самых незапамятных времён… вроде бы.

Я спросила тогда: что за школа? И точно ли эта Юта больше тебе подруга, чем жрецам?

Но Дезире не смог ответить ничего сколько-нибудь убедительного. И только теперь я догадалась: он просто не помнил. Все эти подробности были для него не меньшей загадкой, чем для меня, и объяснения «про нас» нужны были не мне — ему.

Поняла ли Юта? Не знаю. Но она кивнула, принесла к столику эти свои трубы, которые оказались треногой с кольцами для цветочных горшков наверху. Устроила в них мраморную голову, подкрутила что-то, опустила стойку пониже, чтобы лицо рыцаря оказалось примерно на уровне глаз. Оглядела меня ещё раз сверху вниз, ненавязчиво предложила тапочки.

А потом — ну да, рассказала.

xxxii.

Мариус был бухгалтер. Очень деятельная натура, невероятно радеющая за общее дело; пронырливая скотина, способная любой документ вывернуть себе на пользу; мастер искусных махинаций в декларациях и всесильный повелитель первичной документации, способный трансфигурировать её в налоговый вычет. Незаменимый человек, что и говорить; одна беда — все его потрясающие качества шли об руку с зашкаливающей авторитарностью. Вся школа ходила по стеночке и огибала Мариуса по широкой дуге, но это не помогало: если Мариусу было что-то от тебя нужно — он мог достать из-под земли, выковырять из кабинета и пытать калёным железом.

В каком-то смысле эти его способности тоже выходили за рамки нормы, а иногда становились попросту пугающими.

— Да, — оживлённо включился Дезире, — я как-то забыл подписать какие-то фактуры, вернулся в свою комнату, пошёл зубы чистить, а он там. Сидит в моей ванне, накинул на плечи душевую шторку. В одной руке фактуры, в другой перо. А когда я возмутился, он поправил пенсне и сказал, что впредь я могу подписывать документы своевременно…

Я глянула на лунного с подозрением. Мне казалось, что этот кадр — бухгалтер, сидящий в ванне с письменным прибором наперевес, — был единственным, что он помнил о Мариусе.

— Да-да, — рассеянно отозвалась Юта. — Мариус умел… у меня вместо него сейчас девятнадцать финансовых контролёров, но нет той прозрачности, что прежде…

Мариус был давно мёртв, вот уже двести с чем-то лет. Он трудился в школе до самой своей смерти и похоронить себя тоже завещал здесь, но островная родня всё-таки настояла на том, чтобы забрать тело в семейный склеп. Там его, говорят, уложили в серебряный саркофаг, окружили знамёнами, а рядом с посмертной маской положили ритуально разломанный меч и череп морского коня. И всё равно покойник отказался являться родне.

А потом и они все — родня — тоже умерли. И воспоминание о воинственном бухгалтере сохранилось только здесь, в маленькой башне над старым школьным зданием.

— Я так рад, что ты осталась здесь, — сказал Дезире. — Чем занимаешься сейчас?

Юта скосила на меня взгляд и вздохнула.

— Школой… вечерней школой.

Амрис Нгье всегда был полон удивительных идей и поразительным образом разбирался в людях. Не сказать, впрочем, чтобы он особенно старался, но его любила Тьма, или Луна, или сама вселенная, — так или иначе, вокруг него собрался замечательный коллектив.

Школа была той ещё авантюрой. Это были годы, когда на материке дурно относились к колдунам, а про лунных едва не забыли, что те вообще бывают; не так давно отгремела война, и колдовские Рода убрались на свои острова и топили чужие корабли. А Амрис Нгье, идеалист и мечтатель, решил вернуться в Лес, ездил по всем Кланам и твердил, что народы должны жить в согласии, что двоедушнику оборачиваться на улице ничуть не более прилично, чем колдуну ходить по чужим снам или лунному бросить в публичном месте оболочку, и вообще сознание властвует над телом.

Когда Амрис Нгье взялся строить школу среди пустынного ничего, на залитых кровью берегах Змеицы, не крутили пальцем у виска лишь те, что ничего не знали об этой чудной задумке. И всё же делать школу стали вчетвером. В первый год здесь был только барак с единственной классной комнатой, и в заведение принимали всех без разбора, а учили сперва грамоте, и только затем — языкам и заклинаниям. Зато уже через шесть лет в школе впервые взяли с ученика оплату за обучение.

Юта преподавала ритуалистику и естественнонаучный цикл, а ещё была классной дамой для девочек, выстраивала расписание, водила по зданию комиссии из Кланов, решала миллион хозяйственных вопросов и искала новых преподавателей. Это она привезла из лунных друз Леменкьяри, которая взяла на себя заклинания, а заодно вела поэтический спецкурс; Юта же нашла для школы повара, добилась того, чтобы школьный сертификат не был пустой бумажкой, строила всякие там «образовательные траектории», и производственную практику тоже организовывала она.

Амрис мечтал о многом. Не все его мечты сбылись. После смерти — слишком ранней для амбициозных планов, — его тело разорвали на пятнадцать частей, каждую из частей сожгли, пепел смешали с глиной, из глины налепили человечков, а человечков закопали в разных концах Земель; во главе школы тогда встала Юта.

— Когда ты бессмертна, — Юта покачала чашечкой, и тёмный чай омыл расписной фарфор, — важно не потерять ко всему этому… вкус.

Среди лунных часто говорят: искусство. Только оно даёт смысл там, где ты остаёшься наедине с вечностью. Потому лунные тонут в стихах и скульптуре, владеют каждый кто арфой, кто гобоем, рисуют и вышивают, поют и танцуют чудесные пластические танцы, от которых пошёл наш балет. Искусство и красота, говорят лунные; вот и всё, что в конечном итоге имеет хоть какой-нибудь смысл.

Однажды и искусство становится повседневностью, и вот тогда остаёшься только ты — и свет.

Тогда всё заканчивается.

Юта никогда не была хороша в этих ваших творческих делах, зато было кое-что, с чем Юта могла бы связать своё бессмертие. И да — это была работа.

Школа была любимым детищем, подлинным смыслом, источником бесконечных испытаний и восхитительных открытий. Она никогда не стояла на месте, она менялась и росла, как менялись и росли её ученики, а Юта — оставалась.

Из школы-пансиона для неугодных детей, которых нужно убрать с глаз долой, в элитную гимназию для одарённых; в заклинательский колледж, студенты которого оформляли сотни патентов ежегодно; в институт с безупречной репутацией; в один из трёх университетов Кланов, возможно — лучший из них, хотя всё ещё частный. Университет получил имя Амриса Нгье и совершенно сумасшедшее целевое финансирование, обучал студентов всех трёх наций, гордился международными связями. Вокруг вырос город: десятки мастерских и лабораторий, алхимический завод, храм и церковь, ботанический сад, большой ритуальный круг. Вот только фуникулёр всё ещё не построили.

Где-то тогда Юте всё надоело, и с ректорского поста она ушла на формальную должность в профессорском совете, а сама занималась всё больше наукой и вот теперь — вечерней школой.