Клад - Медеу Сарсекеев

Вдруг он вспомнил о главном геологе комбината, Алтынбаеве. Не застав его в кабинете, набрал номер домашнего телефона. Наконец при помощи жены главный был отыскан. Директор попросил его, чтобы пришел завтра на работу пораньше, — наверняка понадобятся геологические данные по запасам.

— А чего их готовить, Калеке?[28] — удивился Сардар Алтынбаев. — Они лежат в синей папке на второй полочке в вашем шкафу… С тех пор лежат, когда вы привезли их с партийной конференции. Всё там, как в зеркале.

Кали Нариманович, слушая эти объяснения, чуть не хватался за голову. Волосы у него пока сохранились густыми, как и в молодые годы, хотя и побелели с висков. Он принялся нервно ерошить слегка поредевший чуб. Буркнул сердито, будто Алтынбаев сидел перед ним и его полагалось настращать для пользы дела.

— Я прошу подсчитать запасы на нынешний день! — сдерживая себя, но все же довольно сурово потребовал директор. — Нас будут слушать завтра в обкоме! Вы понимаете ситуацию? Лучше было бы прийти сейчас же в контору, взять папку и за ночь просмотреть все, что в ней. Добавить, обновить где потребуется.

— Кали Нариманович! — не сдавался Алтынбаев. — За три месяца в геологии ничего не изменилось. Вы сами знаете: у нас устоявшаяся структура.

— Сам ты устоявшаяся структура, Алтынбаев! — кричал в трубку директор. — И диалектик неважный!.. Если не структура, так отношение к ней меняется каждый день, а мы себя баюкаем, успокаиваем. Мне уже надоели твои миротворческие речи. Жизнь не стоит на месте, пора знать.

Алтынбаев был не из тех людей, которые слишком озабочены состоянием здоровья старших по должности. Он считал себя солидным инженером и высоко ставил собственное мнение.

— Что поделать, Кали-ага. Такая упрямая вещь — наука. Она не подстраивается под наши желания.

Директор, кажется, высказал в адрес младшего по возрасту все, что полагалось в таком случае, но не убедил, не разуверил, не упросил даже прийти и помочь. А главное — освежить в памяти для себя же действительное состояние подземных выработок. Не придумал главный геолог ничего существенного, чтобы переубедить старшего, уберечь по крайней мере от лишних тревог. «Нет ничего хуже, чем безынициативный человек. Кем бы ни был — толку от такого чуть… И этот тоже из породы невозмутимых, — с гневом сетовал на своего первейшего зама Жаксыбеков, собирая в кожаную папку нужные для завтрашней встречи бумаги. — Вот теперь я, кажется, готов к поездке в Ускен. Готов ответить на любой вопрос. Новый секретарь — загадка для всех руководителей производств. Неясно, как поведет себя в работе с нами, чего хочет от ветеранов, от молодых? Говорят, пришел с завода. Металлург… Тем лучше. Значит, ближе к бедам нашим, к реальной жизни, не выдуманной для отчетов».

Внезапно Кали Нариманович почувствовал усталость во всем теле. Так и должно было случиться. С шести на ногах. Сколько километров шли, протискивались между изломанных стоек и глыб едва не на четвереньках! И на поверхности не сидел, перемещался, напрягал волю, спешил. Для тех, кому за шестьдесят, этой нагрузки — под завязку. Старость — разновидность усталости. Так говорят медики. В иные дни выпадает нагрузка — и молодой не осилит. Рад любому месту под конец дня — прилечь, просто посидеть, оглянуться на пройденное.

А раньше бывало: день и ночь мог вышагивать по каменистым, залитым водой штрекам, ползать в забое и не чувствовать в организме близкого предела… Сейчас что-то вдруг заступит в поясницу, в шею. Головы не повернуть в сторону. Сиди, будто истукан, жди облегчения или разворачивайся всем телом, как мостовой кран. Врачи говорят: скопление солей между позвонками… Массаж нужен, прогревание, радон… Напоминают о физзарядке ежедневной. Было когда-нибудь у руководителя крупным предприятием время вспомнить о себе? Или неделя выпадала свободная, чтобы побороться с немощами, сковывающими тело, будто спрут? Никакая молитва не помогает, и проклятие не отводит беду в крутую минуту!

Жаксыбеков вышел из-за стола, принялся ходить взад-вперед по кабинету. Выглянул в коридор. На лестничной площадке позвякивала ведром уборщица Капитолина Демьяновна. Больше ни души, ни звука.

Заперев двери, вышел на улицу. Бежевая «Волга» стояла у подъезда. Задние дверцы открыты, на сиденье безмятежно развалился шофер, Микола Грицай.

— Коля, включай!.. Гони на Ревнюху.

Ревнюха — самая высокая сопка в гряде небольших гор, окружающих Актас. Обращенная к городу сторона Ревнюхи относительно недавно была матовой от разбросанных по ней кварцитов. Издалека они казались нетающим снегом. Отсюда пошло название месторождения, затем и города. Актас по-местному: Белый камень.

Машина, взявшая со стоянки хороший разбег, стала гудеть надрывно, едва выехали на дорогу к Ревнюхе. Подъем был крут. Микола не давал спуску своей лайбе. Он знал здесь наизусть каждый метр пути. Ощупал шинами все повороты и спуски, «тещины языки». Уверенно нажимал на акселератор. Минут через десять они выскочили на верхнюю площадку и затормозили.

На противоположной стороне сопки была раскатана еще одна площадка, на две-три машины. Кого влекло на самый пик горы, отсюда полагалось добираться пешком. Туда вели тесаные каменные ступени. Любители острых ощущений и рандеву попадали через несколько минут в ажурную беседку под названием «Ласточкино гнездо». Сооружение это возведено по настоянию директора: круглый каркас, куполообразный потолок, а стены решетчатые, наподобие крыльев юрты. Внутри беседки круглый стол, облицованный мрамором, вокруг инкрустированные скамьи, сработанные из дерева по периметру заломанной стены. Издалека это уютное строение было похожим на жилье степняка-скотовода, сработанное из белой кошмы, взметенное смелой рукой на вершину.

Жители Актаса тут же окрестили это манящее взгляд сооружение «юртой Жаксыбекова».

Кали Нариманович был признанным вожаком для трудящихся целого района, аксакалом. Его видели в белой юрте в радости и в печали. Сюда он приходил в минуты сомнений в себе, в друзьях, откачнувшихся от него или просто сошедших с круга. Сегодня наступил такой момент, когда полагалось проверить себя. Если не одолеет вытесанных на крутом подъеме сто тридцать шесть ступенек, дальше идти по жизни некуда… Он измерял этими ступеньками себя нынешнего, прикидывал остаток сил на завтрашний день.

Жаксыбеков, одолевавший и в сорок лет переход по неосвещенному гезенку с нижнего горизонта шахты до верхнего, подтрунивал над молодыми специалистами, если они не успевали за ним или выбирались на дневную поверхность еле живыми от страха и усталости.

«Мы, люди старшего поколения, замечаем: смена пришла к нам не та, по иным меркам скроена. Покамест мы их держим на своих плечах, ворчим, негодуем, разочаровываемся. Гоним дурные мысли прочь!.. Но не сами ли породили страх перед будущим, не сами ли растили их, пестовали, оберегая чуть не до пенсионного возраста от всего, что нам самим в молодости служило закалкой? Что легко достается, то никогда не ценится. Разве в этой пословице дедов нет отгадки на наши тревоги о поведении взрослых детей, всего их поколения?..»

Так Жаксыбеков размышлял довольно часто, сетуя все больше на себя, в том ряду и за упущения младших на производстве, всеравношное отношение к делу, проявленное сегодня главным геологом.

«Часто ли мы доверяем какое-либо важное задание молодым, чтобы спросить затем по всем нормам строгости? А поручив, не кидаемся ли тотчас вслед: подсказать, уберечь от ошибки? Правда, мы быстрее вызревали в трудностях, не по годам скоро взрослели».

Кали Жаксыбеков вступал в должность директора комбината в тридцать. Попробуй кого-либо из сегодняшних тридцатилетних назначить на такую должность? Засмеют выдвиженца на подступах к утверждению! А сам Кали Нариманович к той поре прошел суровую школу, обретая опыт. За плечами аульского подпаска осталась Карсакпайская школа крестьянской молодежи, затем — ФЗУ, рабфак Казанского университета. И все это при совмещении с ежедневным трудом во имя куска хлеба. Нужда и молодая семья не погасили влечения к книге. Будучи отцом двух детей, живя на частной квартире, отвез документы в Московский институт цветных металлов и золота. Всем курсом запросились на фронт Отечественной. В конце сорок третьего вышел в запас по ранению. Вернулся в родные степи, нанялся в сторожа — больше никуда не принимали инвалида… И тут узнал, что их институт эвакуирован в Алма-Ату, объединился с Казанским горно-металлургическим. Как не поехать?

После окончания вуза принял должность горного инженера в Коунраде. В середине пятидесятых перевели сюда, в Актас. У него даже не спросили, хочет ли он взять под свою руку старый, дышащий на ладан комбинат. Сказали: «Так надо!» И, лишь когда ознакомился с предписанием, добавили: «Поможем!» Много ли помогли? Было кому подставлять локоть, кроме него? Жаксыбеков потянул возок, со скрипом поначалу, но тянул. У других шло хуже. Помощь требовалась прежде всего там, где получалось чересчур «тонко» с рудой.