Ошибка Перикла - Иван Аврамов

Архидам прервал посла коринфян:

— Стоит ли, достопочтенный Хрисид, так преувеличивать значение этих «Длинных стен»? Наш Ликург, ты знаешь, как мы его чтим, утверждал иное: «Если город укреплен людьми, а не кирпичами, то у него есть стены!»

Хрисид в знак согласия склонил голову.

— Это так, великий царь, — мне ли оспаривать Ликурга-законодателя? И все же мы хотим вам напомнить: Перикл постоянно, шаг за шагом, теснит своих соседей, с каждым днем наращивает силу и мощь. Неужели вы одернете его тогда, когда он многократно станет сильнее? Впору подумать, что вам неведом такой народ, как афиняне, с которыми рано или поздно, но вам предстоит сразиться. Знайте — они непохожи на вас.

Ведь они сторонники новшеств, скоры на выдумку и умеют быстро осуществить свои планы. Вы же, напротив, держитесь за старое, не признаете перемен, и даже необходимых. Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях. А вы всегда отстаете от ваших возможностей, не доверяете надежным доводам рассудка и, попав в трудное положение, не усматриваете выхода. Они подвижны, вы — медлительны. Они странники, вы — домоседы. Они рассчитывают в отъезде что-то приобрести, вы же опасаетесь потерять и то, что у вас есть. Победив врага, они идут далеко вперед, а в случае поражения не падают духом… Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его.[144]

Коринфянин уже не льстил спартанцам, а, напротив, больно задевал их самолюбие, но самые умные понимали, что он говорит правду. Последние слова Хрисида были выслушаны в полной тишине:

— Положите же конец вашему долготерпению! Честь Спарты будет спасена, если она поможет Потидее и всем тем, кто просит у вас защиты и покровительства. Не откладывайте вторжения в Аттику сегодня — завтра уже будет поздно. Всемогущие боги лишь одобрят это решение. Получив от вас отказ, мы будем вынуждены устремить наши взоры в другую сторону. И никто не обвинит нас в нечестивости или вероломстве. Виноват не тот, кто, будучи не услышанным, хватается за первую попавшую под руку соломинку, а тот, кто может, но не хочет помочь.

Наверное, это был звездный час Хрисида — апелла хранила мертвое молчание, лишь усиливающийся ветер доносил тревожный, нарастающий шелест тростниковых зарослей с берегов Еврота. Этой вот тишиной воспользовались афинские послы, которые прибыли в Спарту совсем по другой надобности, но, прознав, по какому поводу созвано здесь народное собрание, тут же поспешили на него, заручась согласием, что смогут высказаться и они. Теперь вот настал их черед — когда злость на площади сгустилась так же плотно, как на небе грозовые облака. Архидаму даже стало жаль Перикловых посланцев — иногда молчаливая вражда переносится гораздо тяжелее, нежели открытый бой.

— Оправдываться мы не собираемся, ведь ваше собрание — это не суд, — сказали афиняне. — Но кое о чем напомнить просто обязаны. Разве не афиняне первыми наголову разбили Мидийца при Марафоне? И разве не они сообща с другими эллинами хорошенько проучили его в Саламинской битве? Ужели Эллада поторопилась забыть о Фемистокле, благодаря которому пришел успех, ужели станет кто отрицать, что две трети из четырехсот кораблей ушли в бой из наших гаваней? Да, мы сами построили нашу великую державу, ни у кого не отняв ни клочка земли. Слабый тянется к сильному — так уж устроен мир. Не Афины попросились к кому-то в союзники, а те кто-то — к нам. Когда народом правит тиран, все, самое плохое и жестокосердное, воспринимается людьми как должное, но если равные имеют дело с равными, любая досадная мелочь воспринимается как кровная обида. Среди равных всегда есть кто-то первый, который и скрепляет собою весь союз, иначе он тотчас рассыпется. Всем, кто находится сейчас здесь, ведомо, что в жизни иной раз приходится чем-то поступаться. Согласитесь вы или нет, но, окажись наши союзники под властью свирепого Мидянина, они покорно молчали бы, снося терпеливо все, что он бы не причинил. Наше же справедливое верховенство заставляет некоторых друзей наших шумно роптать из-за мнимых обид. И ничего не изменилось бы, и не изменится, если, скажем, вы одолеете нас и займете наше место. Нет такого правителя, которым бы были довольны все его подданные. Если вы, спартанцы, послушаетесь голоса здравого рассудка, он скажет вам: не торопитесь принимать необдуманное решение, не берите в руки оружие. Ни тот, кто начинает, ни тот, кто защищается, не ведает, каким окажется исход. В конце концов, разногласия можно уладить посредством третейского суда. А если все-таки пойдете на нас, знайте — наши руки тоже привыкли к оружию.

Сфенелаид, едва лишь афиняне высказались, попросил и их, и тех, кто на них жаловался, покинуть собрание. Коротко посовещавшись, лакедемоняне уже склонны были согласиться с мнением большинства, что Афины несомненно забыли о своих обещаниях, когда заключали тридцатилетнее перемирие со Спартой, а именно — не посягать на права ее союзников, посему объявление войны неизбежно. Однако царь Архидам, в коем храбрость сочеталась с мудростью и осторожностью, попытался умерить воинственный пыл сограждан.

— Я сам, лакедемоняне, участвовал во многих войнах и вижу среди вас моих сверстников, из которых, конечно, нет ни одного, кто бы по неопытности желал войны: только тот, кто не имеет такого опыта, может считать войну благом или даже легким делом.[145]

Нельзя, решительно сказал Архидам, приступать к боевым действиям, совершенно к ним не подготовясь. Не получится ли так, что ворона схватит скорпиона?[146]Да, на суше нам нет равных, но стоит ли забывать о том, что на море Спарта беспомощна, как еще слепой щенок? Победоносным опустошительным рейдам по Аттике афиняне противопоставят не менее губительные для лакедемонян морские экспедиции и набеги. Даже если нам удастся возмутить данников Афин, как сможем их поддержать, если не располагаем флотом? Россказни о том, насколько сейчас богаты Афины, вовсе не россказни, а сущая правда. А в нашей казне хоть шаром покати.

Излагая свои доводы, благоразумный Архидам краем глаза наблюдал за Сфенелаидом, Никомедом и прочими эфорами, он видел, что его речь им не по нраву, видел, как неодобрительно косится на него Сфенелаид, как угрюмо поджимает тонкие свои губы. Однако царь любил прямоту и лукавить ни перед апеллой, ни перед эфорами не хотел.

— Война, коль все-таки решимся ее начать, вряд ли окажется скорой, ведь афиняне, если честно, тоже умеют воевать, их боевой дух многократно усилится от того, что они будут защищать родную землю. Не рискуем ли мы отягощать войной и детей наших, а, может, и внуков? Спарта к военным действиям не готова — для этого понадобится года два-три. Умерим же нашу горячность, хотя она вполне и оправдана тем, на что жаловались коринфяне, мегарцы и прочие обиженные афинянами. Сейчас, именно сейчас получим гораздо большую пользу, если отправим послов в Афины — пусть изложат наше мнение о Потидее, расскажут, что жалобы союзников нашли здесь понимание и переполнили нас негодованием. Афиняне не возражают против третейского суда — нам он тоже на руку, да и зачем идти войной на того, кто не оставляет надежды уладить дело миром. Нам нужно время, и мы его получим. Так будет лучше для нас и гораздо хуже для противника.