Молитвы человеческие - Елена Черкашина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одно его беспокоило: сны. Повторялся один и тот же кошмар: он прикован кандалами к стене на гибнущем корабле, вокруг ревёт буря, и никто не может выпустить его. Вдруг в кубрик вбегает солдат, тот, который хотел убить его, и во сне он тоже держит ружье, но Ричмонд что-то кричит солдату, и тот исчезает… Самым страшным было то, что во сне Ричмонд чувствовал: он совершил нечто ужасное, и это ужасное держит его душу во тьме прочнее любых кандалов. А уж потом он видел, что не может освободиться, выйти из кубрика, и что смерть неизбежна. Кошмар повторялся каждую ночь и совершенно измучил его. Ричмонд пытался напиваться ромом, но сон возвращался к нему опять и опять, словно настойчиво призывая что-то вспомнить. Он и пытался, но не мог. Он будто чувствовал: ему нужно понять, что означает этот сон, и тогда тот оставит его. Он вызывал разные образы, фантазировал, раскручивая эту ситуацию на всевозможные лады. Но ни разу, ни единого разу он не представил, что сон мог быть правдой…
Прошёл ещё месяц: спокойные тихие дни и ужасные ночи. Ричмонд смирился, постарался всё внимание обратить на хлеб насущный: строил дом в гуще зелени, обносил его оградой, проверил и тщательно распределил запасы еды. Её было много, особенно пшеницы, это значит, что он может расчистить поле и попробовать засадить его. Он трудился, а душа отдыхала. Он мог остановиться и просто стоять, ни о чём не думая, никуда не спеша, скользя взглядом за бегущими облаками, или долго смотреть на птицу, летящую вдали. Ел, когда хотелось, если уставал – отдыхал, а вечером, возвращаясь в свой дом, тихо радовался. Одного он не делал: никогда не следил за горизонтом, стремясь увидеть какое-то судно. Напротив, своё жилище устроил так, чтобы случайные гости не могли обнаружить его.
Ночные кошмары становились всё реже. Ричмонд уже не боялся своих кандалов, а тот страх перед чем-то ужасным, что он совершил, таял и таял, исчезая ночь за ночью, пока не пропал.
Однажды вечером, сидя на берегу и наслаждаясь видом моря, Ричмонд увидел корабль. Тот плыл далеко, так далеко, что даже парусов невозможно было рассмотреть, но с Ричмондом произошло что-то невероятное: он страшно испугался. Упал на землю, будто кто-то мог увидеть его с корабля, весь задрожал и покрылся потом. Реакция оказалась столь неожиданной, что он расстроился. «Я одичал, – думал он, – отвык от людей, а потому боюсь их». К невероятному облегчению Ричмонда, судно быстро скрылось вдали. Но вопрос так и остался: хочет ли он видеть людей?
«Нет, не хочу», – отвечал самому себе. А почему? Этого он не знал.
Но он знал другое: этот остров – его защита от чего-то страшного, что может исходить от людей. От какой-то неведомой опасности. Ричмонд не мог объяснить это себе самому, он чувствовал это сердцем.
Миновало несколько месяцев, и память начала возвращаться к нему. Сначала всплывали фрагменты, небольшие картины и эпизоды. Ричмонд удивлялся: такое было? Это – я? Потом воспоминания начали беспокоить его: он чувствовал, что жизнь уходит в опасное, тревожное русло. Но это были его воспоминания, его жизнь! Он наблюдал её как бы со стороны и часто не понимал: как мог он сделать такое? Ричмонд анализировал, рассматривал свои поступки со всех сторон. Он видел, что зло поднималось в нём изнутри: глухое, мёртвое зло, ожесточение на весь мир, на тяжкий труд день за днём. И можно было бы выбрать другой путь, но привычка мешала, заставляла идти по натоптанной тропе. Пока не увидел себя преступником.
В тот день он не просто смутился, он испугался! Воспоминания ужасали его, они стали его врагом, мучили душу. Но самого главного, знал Ричмонд, он ещё не вспомнил. Самое главное было впереди. И тогда он не стал ждать. Он упал на колени и, подняв глаза к небу, взмолился:
– Что бы я ни совершил, прости меня! Умоляю, прости, как бы ни было страшно моё преступление! Не дай мне вспомнить его! Смогу ли я жить, зная о себе что-то ужасное?!
Он горестно раздумывал, сидя на земле посреди своего маленького дома, потом огляделся вокруг. И вдруг ПРОЗРЕЛ! Но не тем, что вспомнил, нет! Его прозрение было совершенно другим. Он всё понял: и о буре, и о корабле, и о том, кто был прикован кандалами в разбитом кубрике: он сам! Наконец, стало ясно, почему тот солдат хотел убить его: он не имел права оставлять заключённого в живых, покидая гибнущее судно. Прозрение коснулось мозга, сердца, связав все нити событий в одну чёткую, строго логическую цепь. Ричмонд вспомнил, как в последний миг молил о спасении. И он получил его! Но не только. Он получил намного больше. Ведь он нуждался не столько в спасении физическом, сколько в спасении души, и это было во сто крат важнее! Он смотрел вокруг себя просветлевшими глазами и видел, чувствовал сердцем, что этот остров – не просто случайное избавление от гибели, это – его тюрьма, но тюрьма милостивая, взамен того страшного заключения на всю жизнь, которое грозило ему от суда человеческого. Этот остров – его епитимия, средство к истинному исцелению. И Ричмонд заплакал. То были слезы радости, тихого умиления, слезы благодарности и любви.
Он плакал долго, что-то шептал, благодарил, и опять плакал, пока не иссякла печаль и осталось только смирение. Душа его успокоилась и уже не страдала. Он глубоко верил, что больше не будет вспоминать: в этом не было нужды, он стал другим человеком. Как бы ни сложилась его жизнь, он никогда не совершит зла. Потому что он исцелён: тихими волнами, солнцем, небом, мирным трудом… Да, он исцелён.
Ричмонд встал и зажёг свечу. Вечер тихо входил в жилище. Звуки ночи раздавались вокруг. Как хорошо и спокойно стало на душе! Мир, чудеснее любого мира… Он знал, что Тот, Кто дал ему это лекарство, Кто защитил его от справедливости людей Своей Милостью, не даст ему вспоминать, не даст страдать сверх меры.
На свет прилетели маленькие ночные бабочки. Он смотрел, как они кружат, и любовался. Все мы – маленькие создания, у всех – свой срок, своя короткая жизнь.
