В водовороте - Алексей Писемский

Недоумевая, как и что предпринять, он решился подождать Миклакова, который вечером хотел прийти к нему на дачу и действительно пришел.

- Вот вы с Еленой говорили мне, - начал князь после первых же слов, чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!

Князь подал Миклакову письмо княгини, которое тот внимательно прочел, и вслед за тем все лицо его приняло какое-то умиленное выражение.

- Какая, однако, отличнейшая женщина княгиня! - воскликнул он.

- Чем же? - спросил князь, хотя и догадался почти, что хочет сказать Миклаков.

- Добрейшая и чистейшая женщина, каких когда-либо я встречал, продолжал Миклаков. - Вы сколько лет женаты? - прибавил он князю.

- Десять лет! - отвечал тот.

- Шутка!.. И после того, что вы изволили творить против нее, она сохранила такую преданность к вам!.. Не умеете вы, сударь, ценить подобное сокровище, решительно не умеете!..

- Но Елена, я надеюсь, как женщина, никак не хуже княгини, - проговорил князь.

- Елена имеет совсем другие достоинства, - сказал Миклаков.

Друзья после этого замолчали на некоторое время.

- Как я предсказывал, так и вышло! - начал Миклаков, рассмеясь. - Вся эта история с бароном, от которой вы так волновались и бесились, оказалась сущим вздором.

- Если она даже вздор, - подхватил князь, - то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение... Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно - жестоко!

- Зачем писать?.. На словах ей надобно объяснить, - возразил Миклаков.

- А на словах я не могу, потому что, как и испытал это раз, или наговорю ей каких-нибудь резкостей, чего вовсе не желаю, или сам расчувствуюсь очень.

- Так как же тут быть? - воскликнул Миклаков.

- Всего бы было удобнее... - продолжал князь, пожимая плечами, - если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.

- Какое поручение? - спросил Миклаков.

- Поручение объясниться с княгиней.

- Это с какой мне стати? - воскликнул Миклаков.

- С такой, что я ваш друг и просил вас о том...

- Но что же именно объяснять я ей буду? - говорил Миклаков, уже смеясь.

- Объяснять... - начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, чтобы она... разлюбила меня, потому что я не стою того, так как... изменил ей... и полюбил другую женщину!

- Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!

- Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?

- Можно! - отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. - Хорошо также ее уверить, что вы и подлец!

- Уверьте ее, что я и подлец! - подхватил князь.

Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:

- Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!

- Может быть, я не спорю против того; но как же, однако: вы беретесь, значит, и скажете ей?

- Да, пожалуй! - отвечал Миклаков.

- А когда именно?

- Когда хотите, мне все равно.

- Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..

- Нет, сегодня нельзя! - сказал наотрез Миклаков, взглянув при этом мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.

- Отчего? - спросил князь, вовсе не подозревая, чтобы подобная причина могла останавливать Миклакова.

- Да оттого, - отвечал тот, - что я должен сообразить несколько и обдумать мое посольство!.. Завтра разве?

- Ну, завтра!.. В таком случае я пришлю за вами в Москву экипаж, сказал князь.

- Присылайте! - согласился Миклаков.

И, придя домой, сей озлобленный человек начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги. Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему надеть: летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми. Миклаков все-таки решился лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа может за: ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино. Он всю дорогу думал о княгине и о предстоящем свидании с нею. Она еще и прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой. В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню{161}. Приехав в Останкино и войдя в переднюю флигеля, занимаемого княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.

- Проси! - сказала она как-то беспокойно лакею.

Миклаков вошел.

Княгиня подала ему свою беленькую ручку.

- Вы, вероятно, у мужа были? - спросила она его.

- Нет, я не был у него сегодня, - отвечал Миклаков уже несколько и мрачно.

- А я полагала, что вы не застали его дома, - продолжала княгиня, все еще думавшая, что Миклаков приехал к князю.

- Я даже не заходил к нему, - отвечал тот.

Княгиня дальше не знала, что и говорить с Миклаковым, и только попросила его садиться и сама села.

Миклаков некоторое время вертел шляпою.

- Я, собственно, явился к вам... - начал он, немного запинаясь, - не от себя, а по поручению князя.

- От мужа? - спросила княгиня с испугом и вся краснея в лице.

- От него-с! - отвечал Миклаков. - Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.

Княгиня начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. "Неужели же князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?" - подумала она не без удивления.

- А в силу сего последнего обстоятельства, - продолжал Миклаков, - я и сделался невидимым участником ваших бесед семейных и пререканий.

Удивлению княгини пределов не стало.

- Признаюсь, я вовсе не желала бы, чтобы кто-нибудь был участником в наших семейных отношениях, - проговорила она.

Миклаков пожал на это плечами.

- Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.

Княгиня окончательно запылала от стыда и смущения.

- И князь поручил мне сказать вам, - говорил Миклаков с какой-то даже жестокостью, - что как он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к другой женщине!

Княгиня при этих словах из пылающей сделалась бледною.

- С недобрыми же и нехорошими вестями пришли вы ко мне! - проговорила она.

- Что делать! - произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. Но мне хотелось бы, - прибавил он с некоторою улыбкою, - не только что вестником вашим быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.

- Нет, мне никто и ничем не может пособить! - произнесла княгиня, и слезы полились по ее нежным щечкам.

- Будто?.. Будто печаль ваша уж так велика? - спросил с участием Миклаков.

- Очень велика! - отвечала ему княгиня.

- Гм!.. - произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как бы собравшись с мыслями, начал. - Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того на время спятят.

- А это бывает же? - спросила княгиня.

- Бывает-с это! - отвечал ей Миклаков торопливо. - И, по-моему, лучшее от того лекарство - самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели он все свое человеческое достоинство поставит в зависимость от капризной воли какого-нибудь господина или госпожи. Нас разлюбили, ну и прекрасно: и мы разлюбим!

- Хорошо, разлюбим; а как не разлюбляется? - возразила княгиня.

- Что за вздор: не разлюбляется! - воскликнул Миклаков. - Для этого, мне кажется, стоит только повнимательнее и построже вглядеться в тот предмет, который нас пленяет - и кончено!.. Что вам, например, по преимуществу нравится в князе?