Обратная сила. Том 2. 1965–1982 - Александра Маринина

– Знаешь, мой отец всегда говорил, что в медицине ничего нельзя знать точно. После одних и тех же операций люди одинакового возраста и одинакового состояния здоровья поправляются по-разному: одни уже на третий день выходят во двор подымить и сестричкам глазки строят, а другие по два-три месяца лежат без улучшений.

– А с такими ранениями, как у меня? Выживают? Поправляются?

– Конечно, – заверил друга санинструктор Штейнберг. – И вообще, мой отец говорил, что врачи – это единственные атеисты, которые верят в чудеса, потому что они эти чудеса своими глазами видят. Болит сильно?

– Сильно.

– Таблетку дать?

– А она поможет?

– Поможет, но ненадолго. Часов на пять-шесть.

– Тогда не надо пока, я еще могу терпеть. Ты расскажи мне что-нибудь, – попросил Орлов. – Поговори со мной, может, от боли отвлекусь. А то в тишине она меня совсем накрывает. И пить хочется. Знаешь, сам удивляюсь: жрать почему-то не хочется совсем, а вот водички бы…

– Тебе нельзя с таким ранением, – строго проговорил Михаил.

– Да я понимаю… Просто так сказал.

– Потерпи, Саня, завтра должно стать полегче.

Он лгал. Он точно знал, что завтра полегче не станет. И решил про себя, что если не произойдет того самого чуда, о котором неоднократно рассказывал отец, он с завтрашнего дня начнет давать Орлову пить. Понемножку, по одному глоточку. Саня все равно умрет, так зачем ему еще и от жажды мучиться?

Вытащил термометр, посмотрел: температура высокая. Орлов тревожными глазами наблюдал за товарищем.

– Ну, чего там?

– Все нормально, температура такая, какая и должна быть в твоем состоянии. Что ж тебе рассказать такое завлекательное?

Михаил постарался сделать голос веселым и уверенно-бодрым.

– Про Сангедрин расскажи.

– Неужели тебе не надоело? Я уже столько про него рассказывал!

– А ты еще раз расскажи. Вот увидишь: начнешь рассказывать – и обязательно что-нибудь еще вспомнишь, о чем раньше не говорил.

– Откуда ты знаешь, что вспомню?

– Законы психологии. Я у деда в книгах прочитал, там много про тактику допроса свидетелей написано, в том числе и про то, как помочь человеку вспоминать, если ему кажется, что он все уже забыл. Ты рассказывай, не увиливай.

Голос Сани постепенно слабел, было видно, что говорить ему трудно. Михаил вспомнил рассказы отца, даже как будто голос его услышал: «Две фазы шока, по Пирогову: эректильная и торпидная. В первой фазе человек возбужден и активен, во второй – лежит тихонечко и ничего не просит». Значит, вчера у Сани была эректильная фаза, он мог самостоятельно идти, и это обмануло Штейнберга, вселило ложную надежду. Если бы он вовремя вспомнил об этих фазах «по Пирогову», то, наверное, настоял бы на том, чтобы раненый лежал спокойно. Но он не вспомнил и не настоял. И как знать, не нанес ли этим вред своему другу…

Надо вспомнить что-нибудь интересное, чтобы отвлекать Саню от болей и от тяжелых мыслей. На ум пришел вопрос о трех днях. Вопрос этот долго не давал покоя маленькому Мише Штейнбергу, а внятного ответа он от деда так и не добился. Вернее, дед давал много пояснений, но все они оказывались для мальчика слишком сложными и непонятными.

– Вот в Талмуде записан такой закон, – начал Михаил, – по которому человек не может давать свидетельские показания против того, кого он ненавидит. А как определить, что один человек ненавидит другого?

– И как же? – спросил Орлов. – Вообще-то если люди друг друга ненавидят, об этом обычно все кругом знают. Значит, надо у других спросить. У соседей, у родственников.

– А вот и нет! В Талмуде есть точное определение: если один человек разозлился на другого и не разговаривал с ним три дня или больше, значит, не может быть свидетелем против него. Вот я к этим трем дням прицепился, все хотел получше понять, почему минимум установили именно в три дня, а не два, не пять, не десять.

– И как? Понял?

– Не все, конечно. Сложно было для детского умишка. Ну, вот как сумел понять, так и тебе перескажу. Но не поручусь, что правильно… У числа «три» есть несколько смыслов.

– Подумать только, – слабо усмехнулся Орлов и тут же скривился от боли. – Я-то, дурак, думал, что смысл только один. «Трояк» в зачетке – остаешься без степухи.

– Три – это середина между двумя противоположностями. Всегда есть две крайности, у всего. А крайности – это плохо, неправильно. И вот третья степень каждого качества их примиряет, соединяет. Ну, что-то типа золотой середины. Например, «холодно» и «горячо» – это две крайние точки, а третья точка – «тепло», понимаешь?

– Вроде да. Получается, что слишком холодно – плохо, можно замерзнуть, слишком горячо – тоже плохо, можно обжечься, а посередине – тепло, оно приятное и полезное. Так?

– Правильно, – кивнул Штейнберг. – Если бы не было тепла, не было третьей точки, то можно было бы подумать, что все плохо. А так начинаешь понимать, что и в холоде, и в жаре есть польза. Поэтому число «три» называют числом истины.

Орлов молчал, глядя в сторону, но по его лицу Миша понимал, что друг задумался, осмысливая услышанное. За время, которое они провели вместе, Миша уже изучил эту его привычку: тщательно обдумывать новую информацию, прежде чем переходить к восприятию следующей порции знаний.

Наконец Орлов перевел глаза на Михаила.

– Улеглось в голове. Давай дальше. Ты говорил, там несколько смыслов?

– Теперь время, – продолжил Михаил. – Время делится на три части: прошлое, настоящее и будущее. И вот в физическом смысле настоящее – оно самое неуловимое, потому что постоянно течет, меняется, вот в эту самую секунду оно уже не то, что было секунду назад, понимаешь?

– Ну да, примерно. И что?

– А то, что «настоящее» является связующим звеном между прошлым и будущим. Оно подвижное, как шестеренка, и каждую секунду настоящее превращается в прошлое, а будущее – в настоящее. Короче, я сам это пока не очень понимаю, но запомнил, как дедушка объяснял. Он говорил, что второй смысл числа три – «связь», «соединение».

К удивлению Михаила, эту часть Орлов даже обдумывать не стал.

– Здесь все понятно, – проговорил он. – А еще какие смыслы?

– Еще, согласно иудейскому закону, если что-то происходит три раза, оно может считаться постоянным. То есть нет… Я неправильно объясняю… Не постоянным, а присущим этому миру. Закономерным, что ли. Точно установленным. В общем, если мы что-то сделали три раза, то можно считать, что мы сами крепко-накрепко уже связаны с этим фактом, а сам факт – накрепко связан с окружающим миром, вошел в него, стал его частью.

– То есть если человек два раза обманул или предал, то он еще может исправиться, а если три – то хана, лжец и предатель на всю оставшуюся жизнь? – уточнил Орлов.

– Да, что-то в этом роде. И еще один смысл есть. Число «три» придает действию силу. У иудеев для этого даже специальное слово есть: хазака.

– И что оно означает?

– Сильная. Три раза сделано или случилось – значит, хазака. Сделал три раза – считай, что все получится. Три повторения, понимаешь? Вот мы, например, при встрече по три раза друг друга целуем. А те, кто в церковь ходит и в Бога верит, они же крестятся три раза. Если иудей хочет посещать синагогу, он должен три раза попросить у раввина разрешение. Раввин первые два раза должен отказать и только в третий раз впустит. Это как бы подтверждает, что у человека действительно сильное намерение ходить в эту синагогу, понимаешь? Он не отступился, не обиделся, не передумал. Не зря же в спорте, в той же гимнастике или в прыжках в воду, дают три попытки. Да самый простой пример: вот ты пришел к кому-то, звонка нет, ты в дверь стучишь. Сколько раз?

Орлов задумался на мгновение, потом губы дрогнули в подобии улыбки:

– А ведь и правда… Три раза стучим. Никогда не обращал внимания…

– Ну, там еще правила есть, но они религиозные больше. Относятся к тому, как читать Тору. Минимальное количество чтецов – трое. И каждый из них должен прочесть не меньше трех стихов.

– Ага. И ревтройки по этому же принципу создавали, – усмехнулся Саня. – Три человека могли запросто решить, жить тебе или умереть. Вот про деда моего именно так и решили. Ревтройка приговорила, человека расстреляли, а через несколько месяцев оказалось, что ошибка вышла и он ни в чем не виноват. Интересно, что сказал бы на это твой Сангедрин.

– Между прочим, для Сангедрина такое вообще было невозможно. Малый Сангедрин состоял из двадцати трех судей, а полный Сангедрин – из семидесяти одного.

Веки Орлова приподнялись, глаза удивленно блеснули.

– Не брешешь?

– Нет, все точно. Я хорошо запомнил, потому что тоже удивился, когда дед сказал.

– А зачем так много-то?

– Наверное, чтобы не получилось, как с твоим дедом. Мне объяснили, что все люди очень разные, и чем их больше, тем меньше вероятность, что что-то ускользнет от их внимания, останется незамеченным. Если, допустим, есть какая-то вещь определенного цвета и на нее посмотрят три человека, то все трое могут сказать, что она зеленая. А свидетель или обвиняемый утверждает, что она была серая. Трое судей смотрят на нее и приходят к выводу, что раз они видят перед собой зеленую вещь, а свидетель или обвиняемый говорит о серой, значит, либо это вообще не та вещь, либо тот, кто дает показания в суде, лжесвидетельствует перед судом.