Квартира - Даша Почекуева

людям нового времени, нужна цель. Время у нас устроено линейно, мы движемся из точки А в точку Б, понимаешь?

Фролов согласно промычал.

— И вот ты — ты настоящий человек нового времени, тебе обязательно нужно дойти в точку Б, достигнуть результата. Ты этим результатом меришь счастье.

— Так все живут, — сухо сказал Фролов, запихивая вату в щель оконной рамы.

— Ну-у-у-у, не скажи. Я однажды в студенчестве праздновал Новый год с востоковедами. Они знаешь что говорят? В древних восточных культурах такой одержимости целью нет. Или вот возьмем, к примеру, меня. Я могу идти, никуда не приходя, был бы путь.

Фролов не сдержался:

— А в это время крыша протекает.

Брякнул и тут же заткнулся — испугался, что обидит Сережу. Но Сережу было не так-то просто обидеть.

— Совершенно верно, — согласился он. — В этом-то и проблема бесцельности: когда мало конкретных практических результатов, цивилизация развивается медленно. Если перекладывать то же самое в бытовую жизнь, то концепция порождает бардак.

Сережа помолчал и продолжил:

— Но, знаешь, временами оно и не так плохо. Да, я не силен в том, чтобы наводить порядок. Но зато я не особенно печалюсь, когда порядка нет, цели нет. А у людей нового времени это беда, да? Все чего-то добиваются, куда-то бегут. Дошел до точки, нужна новая, а потом еще и еще. Так и ходят годами. Нет времени насладиться и прочувствовать победу.

— Смотря какая цель, — отозвался Фролов. — Бывают цели, от которых люди становятся счастливыми.

— Например?

— Не знаю. Какой-нибудь статус. Завоевание. Открытие. Свобода.

— А что свобода?

Фролов приблизился к опасной черте, за которой начиналась плотина, отделяющая жизни друг от друга. Он почти физически чувствовал близость этой плотины; слышал, как за границей плещется другая жизнь, грозя вот-вот пролиться на Сережу.

— Ну вот квартира, например, — сказал Фролов, надеясь, что голос звучит небрежно.

— И при чем тут?..

— Ну вот представь, что ты не хозяин в своем доме. Всю жизнь ютишься в чужих комнатах. Тесно везде, люди чужие. Сюда не ходи, туда не смотри, этого не делай. Захотел, извини меня, поссать — изволь отстоять в очереди. Ругаешься с соседями за клочок коридора, за полку в холодильнике, за конфорку на плите. Как твоя мама с дворничихой.

Сережа внимательно слушал, подперев подбородок рукой.

— А если ты всю жизнь так прожил? Свой угол — это ж не просто угол. Это место, где ты сам себе хозяин. Когда оно есть, ты можешь наконец-то вздохнуть спокойно. Там никто тебе не указ. И ты никому ничего не должен.

Сережа помолчал, ожидая, что Фролов еще что-то добавит, но Фролов уже иссяк.

— Но ведь… поправь меня, если я ошибаюсь… можно быть свободным даже без крыши над головой.

— Так говорят те, у кого крыша есть.

Сережа нахмурился, размышляя.

— Знаешь, — сказал он, — я вдруг понял, что меня беспокоит. Допустим, не так уж плохо мечтать о чем-то, планировать, идти в точку Б. Плохо, когда точка в далеком будущем — единственное, что занимает ум. Ты когда-нибудь замечал: чем хуже у народа жизнь, тем ярче картины рая? Люди, живущие фантазиями о будущем, живут, в сущности, галлюцинацией. Будущее редко когда удовлетворяет нашим ожиданиям, и по-настоящему мы можем полагаться только на жизнь здесь и сейчас, только на эту секунду. А все, что дальше, можно назвать планированием или целеполаганием, но — если быть с собой честным — это просто попытка успокоить себя ладно скроенной галлюцинацией. А все почему? Да потому что в жизни здесь и сейчас человеку страшно.

— Это все теоретизирование.

— Может быть, — согласился Сережа. — Но чем плоха теория?

— Тем, что это тоже не жизнь, а только мысли о жизни.

В глазах Сережи забрезжил призрак улыбки.

— Вот видишь, — сказал он с ноткой торжества, — ты теперь тоже философствуешь.

— Научился плохому, — пошутил Фролов. Сережа боднул его лбом в плечо.

Потом, поразмыслив, Фролов решил, что это был глупый порыв — изливать Сереже душу. Сережа покивает, повздыхает, изобретет из этого философскую теорию, а что толку. Лучше молчать.

15

Как-то вечером Фролов вернулся с работы и застал странную картину. Он только-только зашел, поздоровался с женой, стащил с плеч мокрый плащ и поставил портфель на пол. Раздался стук в дверь. На пороге стояла соседка Оленька.

— А Лена дома? Ее там к телефону зовут.

Сунув ноги в тапки, Лена выскочила в коридор. Фролов разулся и стряхнул капли с плаща. Пока чистил плащ, заметил пятно на воротнике, нашарил за вешалкой тряпку и долго возился, стирая пятно, затем повесил плащ на вешалку и прислушался к звукам в коридоре.

Все было тихо: ни голосов, ни шорохов. Заинтригованный, он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Пусто. Спустился на первый этаж. Лена сидела на стуле около телефонного автомата. Лицо у нее было отсутствующее. Трубка болталась на весу. От нее к аппарату змеился длинный черный провод.

Первая мысль была: Лене рассказали о Сереже. Фролов оцепенел. Лена подняла голову и посмотрела на него неосмысленным взглядом. Потом кивнула на автомат и сказала:

— Папа умер.

Фролов моргнул и почувствовал, как расслабились плечи.

— А что… что случилось?

— Сердце… сердце, кажется. Тут говорят, — она опять кивнула на автомат, — что скорая не успела.

Вечер скомкался во что-то невнятное. Лена от потрясения двигалась заторможенно, взгляд ее блуждал и перебегал с предмета на предмет. Фролов довел ее до комнаты, перерыл аптечку, но нашел только вату, йод, зеленку да какие-то просроченные таблетки. Он сходил к Оленьке, попросил валерьянку и влил в жену двадцать капель.

В десять вечера явился Ванька; вместе они уложили Лену спать, а потом еще час сидели на кухне. Фролов рассказал сыну то немногое, что сам узнал от Лены: что Михал Иванычу стало плохо после ужина, он схватился за сердце и часто дышал. Тамара Лаврентьевна побежала к соседке вызывать скорую. Когда она вернулась, Михал Иваныч был уже мертв.

Ваня спросил, когда будут похороны. Фролов сказал, что все