Потусторонний. Пенталогия (СИ) - Муха Руслан

— Что ты умеешь?

— Много чего, — шепеляво, подражая простецкому говору презренных, ответила она.

— Шить умеешь?

Амали закивала. Шить она не просто умела, она делала это искусно. В монастыре юных Накта обучали всем женским премудростям.

— Хорошо, — сказал староста, — сошьешь мне тулуп и, если мне понравится — останешься.

Амали дали кусок дубленной овечьей шкуры и иглу с нитками. А к утру она вручила старосте отлично скроенный и пошитый тулуп.

С тех пор, несмотря на то, что в поселении презренных её встретили едва ли дружелюбно, она жила тихо и спокойно. Шила себе потихоньку, штопала старые изношенные одежки, перешивала заношенные мужские рубахи в детские, из старых лоскутов делала теплые накидки. За это презренные ей приносили ей еду и мелочи, необходимые для быта. Даже вот хижину ей сколотили. Правда, явно не очень старались.

Одна проблема огорчала Амали. Отсутствие горячей ванны, да и вообще — возможности нормально помыться в селении не было. Днем, когда женщины ходили купаться на речку, она, конечно же, не могла пойти с ними. А ночью было так холодно, что от одной мысли о купании, Амали начинала дрожать. Большая бадья, в которую можно было набрать горячую воду, принадлежала старосте, и купались в ней исключительно мужчины, приближенные к старосте.

Спасалась Амали только тем, что в дни, когда шел дождь, плохая крыша пропускала целые струи воды, и она могла обтереть тело намыленной мокрой тряпкой. Вот только привыкшая к уходу нежная кожа после таких процедур начинала жутко чесаться и шелушиться, но это все равно лучше, чем купаться ночью в холодной реке.

И вот, как назло, уже вторую неделю не было дождя. А сегодня утром Тисса — женщина, которая приносила Амали ткань, одежду, требующую починки или перешивки, сделала ей замечание.

— Смердит от тебя, дорогуша, — поморщилась она. — Мыться надо, а то провоняешь нам и одежду всю. Ты чего с остальными купаться не ходишь?

— Стыдно мне, — буркнула Амали, опустив глаза.

— А вонять не стыдно?! — возмущённо всплеснула руками Тисса.

Амали молчала, думая: как бы ей выбрать время, чтобы на реке не было никого, и помыться. Но днем такое время было выкроить практически невозможно. Кто-то все время стирал, носил воду в ведрах, ловил рыбу. Тисса же расценила ее молчание по-своему.

— Если утром приду и ты будешь так же вонять, — брезгливо скривилась она, — за волосы потащу тебя к реке, и сама как следует выстираю. Ты же женщина! Где такое видано, чтоб от женщины несло, как от свиньи!

Амали промолчала, потупив взгляд. Но в тот же день она решилась отправиться к реке ночью и наконец, нормально искупаться. Пусть даже в ледяной реке. Может быть, это вовсе не так страшно, как она себе придумала.

Глубокой ночью, когда в селении все стихло, Амали поднялась с постели, взяла тонкий обмылок и чистое бельё, которое сшила себе из обрезков накануне и направилась к реке.

На карауле сегодня были Бор и Ханил. Жестокие ублюдки, которых даже местные женщины старались обходить их стороной. Амали сразу поняла, что они собой представляют, и предпочитала держаться от них подальше, боясь попасть под горячую руку. Бор звал ее горбатая и противно ржал. А Ханил обзывал уродиной и однажды даже швырнул в нее камень. Пока что они над ней только насмехались, стараясь, чтобы издёвок не видел старейшина. Но она прекрасно понимала, что эти двое легко могут перейти от насмешек к реальным действиям.

В ночной мгле Амали не было видно, поэтому, пригибаясь и ступая бесшумно, она шмыгнула через кусты и быстро через лаз, в обход заставы, покинула селение. Когда она убедилась, что ушла достаточно далеко и ее никто не увидит, наконец, смогла расправить спину, перестать хромать и идти уверенно и быстро, легко ступая по песчаному берегу вдоль реки.

Ночь была туманная и холодная. Амали намочила руку, проверяя воду — как она и думала, вода была ледяная. Можно бы было разжечь костёр, чтобы после купания просушить волосы и обсохнуть, но на это она не решилась, боясь привлечь внимание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Наконец, собравшись с духом, Амали быстро скинула с себя одежду, размотала и сняла накладной горб. Сняла амулет Авара, предусмотрительно спрятав его под валун — слишком ценный артефакт, чтобы купаться в нем или бросать под открытым небом.

Распрямилась, расправилась, потянувшись всем телом, словно кошка. Холодный ветер касался кожи, поднимая по всему телу волну мелких мурашек. Потом без раздумий решительно бросилась в воду, пока вкрай не озябла. Она мылась торопливо, так быстро, насколько только была способна. Терла неистово тело намыленной тряпкой, дрожала и стучала зубами. Окунувшись с головой, вынырнула, намылила голову, еще нырок. Холодная вода, казалось, колола кожу тонкими иглами, и Амали спешила поскорее закончить. Вдруг ей показалось, что она услышала чей-то голос.

Амали замерла, вслушиваясь в ночные шорохи и звуки. Вроде бы никого. Показалось.

Она нырнула в последний раз, вынырнула и бросилась на берег — скорее вытереться и согреться, и вернуться в хижину под тяжелое, пахнущее затхлостью, но теплое одеяло.

Но только он сделала шаг, как неподалёку отчётливо хрустнула ветка. Амалиотступила на шаг назад — одеться она не успеет.

— Эй, Ханил, ты посмотри, кто тут у нас! — голос Бора, противный смех.

Амали бросилась обратно в реку, залезла в воду по шею, чувствуя, как подскочил пульс, о холоде как-то быстро позабылось. Кинжал, ракшас, кинжал остался на берегу!

— Горбатая, ты что ли? — двое появились из-за кустов и теперь насмешливо глазели на Амали, у которой только голова торчала из воды.

Амали не отвечала, молила мысленно богов, чтоб эти двое скорее оставили ее в покое и ушли. И в то же время он знала, что все тщетно. Они не уйдут.

— А что ты по ночам моешься, горбатая? — заржал Бор. — Боишься, что других баб тошнить начнет от твоего вида?

Амали молчала, чувствуя, как коченеют руки и ноги. Среди презренных телесные уродства были не редкостью, но эти ублюдки почему-то прицепились именно к ней. И ответ Амали знала: потому что она чужачка. За других есть кому заступиться, поэтому эти два ничтожества оттачивают свои комплексы на ней.

— Вылезай из воды, — велел Ханил, что-то злое и кровожадное мелькнуло в его взгляде.

— Нет, уходите, — как можно спокойнее сказала Амали.

— Да выходи, не бойся, — по-звериному оскалился Бор, подошёл, присел, разглядывая ее маленькими глазами из-под тяжелых бровей.

— А мордашка у тебя ничего, если умыть, — без тени насмешки сказал Ханил, все с той же кровожадностью глядя на Амали.

Она опустила глаза, отступила еще на шаг, уходя глубже в воду. Сделать рывок, добежать до кинжала и прирезать этих ублюдков.

— Ничего?! — громко заржал Бор. — В темноте-то и старуха может красоткой показаться.

Бор подошел к одежде Амали, пнул ногой тряпки, из них выкатился накладной горб.

— А это что?! — удивлённо воскликнул он, и только было наклонился поднять, как Амали оттолкнулась от дна и рванула на берег.

Кинжал уже был близок, там под одеждой, стоит прыгнуть, просунуть руку, схватить…

Грубые, сильные пальцы ухватили ее за плечи и отшвырнули на землю. Амали вскрикнула, ухватившись за ушибленный локоть. Удар в живот тяжелым растоптанным ботинком заставил согнуться пополам. Потом ее резко подняли, встряхнули. Злой щербатый оскал Ханила. Животный дикий взгляд, жадно шарящий по ее нагому телу.

— А вот ты какая! — насмешливый, похабный голос Бора прозвучал над ухом, грубая рука больно сжала грудь.

— Не нужно, прошу, — как можно тише и жалобнее сказала она. Нужно казаться слабой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Амали ощутила дыхание Ханила на своей щеке, он был слишком близко, разглядывал ее так пристально, что она закрыла глаза и сглотнула, интуитивно опасаясь встретить его звериный взгляд снова. Бор кружил волком вокруг, пока Ханил ее держал.

— Ты смотри! И горб пропал, и ноги погляди какие, и задок… М-м-м! А что ж ты уродкой-то прикидывались? Прячешься, поди? Порешала кого-то из знати? А?