Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Более милосердый, Боже милосердый!
И я знаю, что грешу перед Богом, что становлюсь неверующим в Него… Я знаю, но у меня нет власти изгнать из души искушения… эти дурные мысли… Я беспомощен, когда один. А в темноте — совсем бессилен!
Я знаю, что единственное средство — Тора, и я хочу учить наизусть, хочу вспомнить содержание, но не могу! Я забыл, я все перезабыл! Всю Тору забыл!
И что было сил я закричал тогда;
— Господи! помоги мне! помоги мне!
И — чудо совершилось!
6.
Чудо. Скрытый свет. Исправление души. Ангел смерти. Наказание за призыв смерти.
Позже, когда я рассказал эту историю одному из «просвещенных», моему бывшему ученику, он смеялся, да еще как смеялся! Совсем, совсем никакого чуда не было, — говорит он. Случай, только случай, говорит он, или сила воображения, а может быть, совсем сон…
Но мне-то какое до этого дело?
У Исро было семь имен, а был всего один Исро.
Называй это, как хочешь: чудом, случаем, воображением… факт остается фактом.
И я знаю только, что в тот момент, когда мне уже казалось, что вот-вот я провалюсь в преисподнюю — вся синагога вдруг озарилась светом! И поразительно приятным светом! Такой голубой свет, как снопы, которые летом исходят из солнца, и проникают через окно в комнату.
Сноп — воочию видишь, — состоит из маленьких светящихся капелек, и каждая капля с быстротой молнии несется в сноп…
И такой сноп света наполнил тогда всю синагогу…
И я сразу успокоился… дурные мысли исчезли…
Синагога полна приятного света! И я преисполнен светлой, сладостной надеждой! И все внутри меня так ясно, чисто, как: хрусталь.
И когда я поворачиваюсь к восточной стене, откуда идет этот сноп, и я вижу кого-то!
И кого, думаете вы, я вижу?
Брата моего, блаженной памяти! И на том самом месте, где он обычно сидел и занимался.
Он сидит над книгой… Лица его я не вижу, так как он держит голову руками; но сердце подсказало мне, что это он!.. Что это брат мой Зайнвель-Иехиэль…
И я совсем не испугался.
Ибо правило такое: кто живых не боится, тот дрожит перед мертвецами… Но я? Я несчастный червь, который постоянно боится всего живого, чего мне бояться покойников? И кого вдобавок? Брата своего Зайнвель-Иехиэля, который и при жизни был шелковым? И я прямо задаю вопрос:
— Зайнвель-Иехиэль, это ты?
— Я, — отвечает он и снимает руку с глаз.
И я увидел его лицо… Такой лаской веяло от него. В глазах светилось такое умиление.
И я спрашиваю дальше.
— Что ты делаешь тут, брат мой?
А он мне отвечает:
— Что я делаю? Очень многое делаю. При жизни я здесь сидел и занимался Торой, и лукавый путал меня. Забота о насущном хлебе вмешивалась, и я много-много мест пропустил, и много мест я без проникновения в их смысл учил… Теперь я делаю то, к чему я присужден, спасаю душу свою. Я повторяю вновь.
— И все с усердием, осмысленно?
Он качает головой в знак утверждения, а я спрашиваю:
— Зайнвель-Иехиэль, ты учишь с усердием, ибо ты не знаешь…
И он перебивает меня своим сладким голосом:
— Дурень ты этакий, — говорит он, — совсем наоборот. Так как я знаю, я с усердием и учу; при жизни я мало знал, много сомнений было, и я пропускал много вещей без смысла; так как то, чего не знаешь, сбивает.
— А теперь, когда я знаю, когда у меня нет сомнений, я все учу со смыслом, проникновенно.
— А ты знаешь, что Моше…
— …убежал в Америку? Я знаю. Я знаю даже с каким пароходом он ухал… Он трефное ест на пароходе… я знаю.
— А ты знаешь, что Лия…
— …Тяжело рожает? Конечно, знаю. Я даже знаю, что у нее родится мальчик…
— А не двойня?
— Нет, двойни у нее не будет. Но в великой милости нуждается она. Ребенок будет калекой… Разбойник этот толкнул ее и искалечил…
А я продолжаю спрашивать:
— А может быть ты знаешь, чем она будет жить?
— И это я знаю, — отвечает он приятным голосом.
Он придвигается ко мне, берет меня за плечи и говорит:
— Выгляни, выгляни в окошко!
Я взглянул.
— Ну, что ты видишь?
— Я вижу, кто-то мимо идет… одет в белое… лицо сияет, словно дух Божий снизошел на него, поразительно сияет… И идет медленно.
Мне чудится, будто музыкант идет и наигрывает сладостную, за душу хватающую мелодию!..
Вот прошел человек…
— Не человек это был, — а ангел!
— Ангел?
— Ангел, и добрый ангел… очень добрый! Ангел смерти!
— Ангел смерти? — говорю я, уже испугавшись.
— Чего ты боишься? Хочешь убежать от него?
— И куда, куда направился этот ангел?
— Куда? К богачу Симхе, дочь его в родовых муках…
— Это я знаю… Сегодня утром я с целой компанией читал псалтырь за нее и ее ребенка…
— Молитва спасает наполовину; ребенок останется в живых…
— А она?
— Ты ведь видел!
— Это он к ней шел!.. И так нехотя, медленно, шаг за шагом; из жалости что ли?
— Возможно! Ему нечего спешить, он не посланец Бога.
— Что ты говоришь? — кричу я в испуге. — Кто же еще может распоряжаться?
— И у человека тоже есть своя воля… Она сама призвала его…
— Она сама?!
— Ей не хотелось иметь ребенка, ей не хотелось быть матерью! Тоже искалечила…
— Господи Боже мой! — воскликнул я, и в голосе у меня слышалось большое страдание. — Она умрет за грехи свои. Но в чем ребенок виноват? Ребенок ведь сиротой останется… Господи Боже мой!
— Не кричи, — и Зайнвель-Иехиэль берет меня за руку. — Не кричи! Лия будет его кормилицей!. И отныне знай: кто дает жизнь, дает и на жизнь!
И в тот самый момент он испарился в пространстве, светлый сноп исчез, и в окно глядел бледный свить раннего утра…
7.
Кто дает жизнь, тот дает и на жизнь.
Вы и представить себе не можете, что я пережил в этот момент.
Я упал ниц, растянулся во весь рост; целые реки открылись в глазах моих, и слезы лились, лились…
И мне казалось, что то не слезы льются, а камни падают, камни поднимаются из сердца и сваливаются сквозь глаза! Ибо чем больше слез проливалось, тем меньше тяжелых камней оставалось на сердце, становилось легче и свободнее!
И рассказ уже кончается.
Я отправляюсь домой.
Дверь, вижу я, настежь открыта.
Вошел я в комнату и при слабом свет занимающегося утра вижу,
