Эпилог (СИ) - Блэки Хол

     Дома перед зеркалом, в отсутствие Мэла, я запихнула подушку под футболку и изучила себя в профиль и анфас, отмечая критическим взглядом грузность фигуры и неуклюжесть движений. Когда-нибудь и у меня родится ребенок, но его появлению на свет будут предшествовать девять томительных месяцев ожидания. Три четверти года, в течение которых из крохотной клетки сформируется и вырастет живой человечек. Волшебство, дарованное природой.

     Что можно сказать о Мэле? Он терпел. Ждал, когда мне надоест играть в шпионов, петляя по району. Ждал, когда одумаюсь и вспомню о статусе дочери министра. Ждал, когда я осознаю, сколь велика пропасть между избранными висоратами и слепошарыми смердами.

     Мэл не давил. Он тонко чувствовал грань и не переступал её. Потому что знал: принуждение и шантаж приведут к бунту. Мэл мог сказать: "Выбирай - или я, или они", поставив на другую чашу весов Олега с Мартой и район невидящих. Но он не говорил. Потому что догадывался о моем выборе.

     Мэл здоровался рукопожатием с Олегом, выдавал пару незначащих фраз о погоде и, получив от меня обещание в примерном поведении вместе с поцелуем, уезжал по делам.

     И Марта, и Олег считали невоспитанным лезть с расспросами о моей элитной жизни, а я оберегала их от лишнего знания. Олег не участвовал в женских разговорах. Он общался сдержанно и, в основном, проводил время в мастерской, работая. Однажды Марта спросила с осторожностью:

     - Твой молодой человек не против, что ты приходишь к нам в гости?

     - Совсем нет, - заверила я горячо. - Он уважает мои решения.

     - Выглядит серьезным и ответственным, - заметила собеседница.

     - Егор много работает и успевает учиться. Он очень умный, - похвалила я своего мужчину и поинтересовалась: - А как поживает Тёма? Что-то его не видно.

     - Он уехал из столицы еще зимой, - пояснила Марта. - Пытает счастья в другом месте.

     - Жаль. Хотя, наоборот, хорошо. Я боялась, что Тёма обязательно влипнет в историю.

     - Спасибо тебе за беспокойство, - улыбнулась она. - Тёма не пропадет. Выкрутится.

     - Мне понравилось, как он пел в клубе. У него красивый голос. Тёма мог бы выступать с концертами.

     - На пении много не заработаешь. Поможешь с блинчиками?

     Всенепременно. Вот научусь печь и побалую Мэла кулинарными изысками.

     Кстати, будущий дегустатор приехал в мастерскую в отвратительном настроении, хотя вежливо отказался от чая с выпечкой: мол, с радостью бы, но уже поздно. Марта не заметила, а я мгновенно почувствовала раздражение Мэла.

     По возвращению в общежитие он весь вечер ворчал и исходил недовольством. Вытурил на улицу Кота, мешавшегося под ногами. Издергался из-за неудачных заклинаний из группы oculi umbru*, срывавшихся с рук одно за другим. Завтрашний зачет по нематериалке плакал горючими слезами. Мэлу всё было не так и не эдак - не ровно, не быстро, не гладко, не мягко. И злился он, похоже, на меня.

     - За что? - спросила я напрямик.

     Мэл поджал губы:

     - Ты не при чём. Тяжелый день. Завал на работе.

     - Расскажи. Посочувствую и утешу как смогу, - предложила я.

     Пришлось утешать долго и упорно. Мэл подошел к процессу жестко. Целеустремленно. Он не успокоился до тех пор, пока мое горло не охрипло, а организм не ослабел от пресыщения и беспредельной усталости.

     - Гошик... не могу больше...

     - Можешь, Эвочка. Повтори еще... - вливается в уши шепот, и мышцы сводит сладкой судорогой.

     - Люблю... люблю тебя... - выдыхаю севшим голосом, и тело откликается на изощренную ласку. Когда-нибудь bilitere subsensibila* убьет меня. - Люблю... люблю...

     Не помню, сколько раз говорила. Раз сто или двести. А Мэлу всё мало. Он измочалил. Выпил меня досуха как вампир. И ведь добился, чтобы назавтра я ползала разбитой и невыспавшейся тетерей. К тому же, из-за перевозбужденной нервной системы пропала чувствительность кожи. Просто-напросто отключилась как лампочка, чем перепугала меня невероятно. Странно стоять под душем, не ощущая льющейся воды. Нервы оттаяли лишь во второй половине дня. Зато Мэл насвистывал и с легкостью получил зачет по нематериальной висорике.

     - Объяснись. В чем моя вина? - потребовала я. - Изобрел новый метод наказания?

     - Разве не понравилось? - удивился он и покаялся: - Прости. Наверное, в голове отложилось последнее полнолуние, и подсознательно я захотел поменяться местами. Ну, и сорвался.

     Вроде бы смотрел честно и искренне сожалел, но на миг почудилось, что в глубине глаз промелькнул его зверь - непредсказуемый и пугающий.

     Мне стало неловко. Я, конечно же, знала, что раз в месяц Мэлу приходится несладко, но впервые почувствовала себя в его шкуре.

     - Прости, Гошик, - прильнула к нему. - Я постараюсь сдерживаться.

     - И я тоже, - ответил он глухо.

     Недоразумение исчерпалось, но взгляд Мэла, вернее, его зверя долго преследовал меня. Отвернусь - и возникает неприятное ощущение меж лопаток. Обернусь - в глазах Мэла безмятежность и идиллия.

     Дурацкая паранойя. Дурацкие и бестолковые уроки по развитию интуиции.

     В начале августа родилась Ясинка - маленькое чудо с крошечными пальчиками и носиком-пуговкой. Знакомство с крохотулей стало для меня потрясением. Прежде я не знала, с какого боку подходить к новорожденным, не говоря о том, как правильно держать.

     - Она похожа на тебя, - объявила Марте, умилившись пухлыми щечками малышки. Ясинка усердно тянула мамино молоко. - У нее твои глазки и бровки.

     Родители выделили для дочки самый лучший уголок - светлый и теплый, - разгородив комнату на две части. Несмотря на тесноту, в детской было уютно... и покойно душе.

     Медленно вращается карусель с рыбками, веселые мишки скачут на одеяльце, розовый слон смотрит в окно, погремушка ждет часа, когда маленькие ручки схватят и требовательно затрясут... Новый человечек пришел в мир, где его любят и заботятся о нем. Он причмокивает и трогательно зевает.

     - У нее светлые реснички. И длинные, - замечаю, разглядывая личико заснувшей девочки.

     - Потемнеют, - говорит Марта. - И волосики сначала вышоркаются, а потом отрастут новые.

     - И будет роскошная коса с руку. Как у тебя.

     - Еще толще, - смеется молодая мама.

     Я натащила кучу оберегов и амулетов - для спокойного сна, для хорошего аппетита, для крепких ножек, для здоровых зубов, от болезней, от сглаза и наговора, от духов, утаскивающих новорожденных. Развешивала с Мартой пеленки во внутреннем дворике и помогала гладить распашонки. Присматривала за девочкой, пока её мама хлопотала по хозяйству. И не могла наглядеться на малышку. От Ясинки пахло молоком и чем-то сладко-доверчивым, отчего на глаза наворачивались слезы, и страстно хотелось укрыть кроху от бед и напастей. Уберечь от зла, притаившегося снаружи.

     - Она смотрит на меня. Осмысленно! - заметила я как-то.

     - Конечно. Ясинка различает, когда ты приходишь в гости. Смотри, она радуется.

     - Правда? Можно взять её на руки?

     Глазки-бусинки таращатся на меня... Теплый и беззащитный комочек. Искренний... Подумать только, мы приходим в этот мир мелкими глистиками, а в итоге вырастаем большими людьми и вершим историю... Интересно, Ясинка воспринимает меня как бесформенное пятно или как великана?

     - Ты будешь прекрасной мамой, - сказала однажды Марта, поймав меня с поличным, когда я напевала колыбельную, укачивая малышку. И, между прочим, ужасно фальшивила.

     Прежде всего, чтобы стать мамой, нужен папа. А Мэл не созрел. Поначалу я без умолку рассказывала ему об открытиях - вроде бы маленьких, но весьма значимых для крохотного человечка ("Представляешь, она мне улыбнулась. Честно-честно" или: "Сегодня схватила за палец" или: "Сказала "ге-е-е" и задрыгала ножками"), но нейтральные ответы Мэла: "Да?", "Ну, надо же", "Ничего себе", причем невпопад, отбили охоту к откровениям. Мэл не вникал, и его безразличие коробило и обижало.