Повседневная жизнь языческой Руси - Людмила Алексеевна Черная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сев был настолько важным событием в жизни язычников-земледельцев, что его ритуальное действо вошло во все славянские культуры. В первый день нового года мальчики заходили в каждый дом и обсыпали пшеницей, рожью и ячменем красный угол избы и хозяев. Этот обряд «засевания» был связан с прогнозированием нового урожая и сопровождался словами вроде: «Сею, посеваю, с новым годом поздравляю!», «Из одного колосочка будет жита бочка» и др.[140]
Как только ростки озимых достигали «на глаз» размеров «с ложку» (то есть совпадали по длине с деревянной ложкой с ручкой), совершалось «хождение в жито». Эта народная традиция просуществовала до начала XX столетия. Она представляла собой ритуальную процессию, которая в определенные дни выходила в поле и там проводила ряд обрядов с гаданиями и приметами. Чаще всего в состав небольшой группы входили девушки, парни и дети, но могли участвовать и молодые женщины. Они брали с собой яйца и выпечку, на краю поля или у леса разводили костер, жарили яичницу, а затем либо обходили поля, поедая эту ритуальную пищу, либо съедали ее у костра, а остатки закапывали в полях. Кроме того, они подбрасывали вверх ложки, яйца или скорлупу от них и произносили заклинания типа: «Пусть рожь такая высокая уродится, как высоко ложка поднимется»[141]. Все это должно было ускорить рост посевов.
В Полесье долго существовал обряд «вождения, проводов стрелы», совершавшийся в конце весны. Группа людей обходила поле, водила хороводы с песнями с зачином: «Летела стрела да вдоль села…» После этого стрелу, символизирующую собой молнию, закапывали в поле вместе с женскими украшениями. Такой обход поля призван был проводить весну и предотвратить летние грозы.
Если вспахивание и засевание поля знаменовали начало цикла сельскохозяйственных работ, то жатва знаменовала его окончание. При этом и сама жатва четко делилась на начало («зажинки») и конец («дожинки»). И то и другое отмечалось рядом ритуальных обрядов. Урожай зерновых либо косили косой, что совершали мужчины, либо жали серпом, тогда это делали женщины. Отсюда жатва — совместный труд, объединяющий мужское и женское население и осмысляемый поэтому в рамках совместного обряда. Сначала хозяин с хозяйкой совершали ритуальный зажин, то есть срезали по горсти колосьев с четырех концов поля. Делалось это для того, чтобы ведьмы и колдуны не забрали урожай себе. Далее следовало выбрать надежную «зажинщицу» — молодую здоровую сильную женщину, у которой всегда спорилась любая работа. Она начинала общую жатву и как бы гарантировала ее протекание так же легко и без травм для всех, как это делала она сама. Требования к зажинщице были примерно те же, что и к пахарю-сеятелю: мытье накануне жатвы, чистая белая одежда, хлеб и соль, взятые с собой и положенные на первые срезанные колосья, а затем возвращенные в дом вместе с горстью первых зерен. Обычно у русских и белорусов зажинщица начинала свой обряд в субботу под вечер, чтобы успеть до захода солнца увязать первый сноп. Не стоит даже напоминать о том, что беременная женщина ни при каких условиях не могла становиться зажинщицей, ей даже запрещалось посещать поле во время начала жатвы.
Перед началом общей работы обычно произносились заговоры, обращенные к полевым духам, а после принятия христианства дополненные обращением к Богу. В XX веке на Вологодчине ученые зафиксировали заговор, совмещавший языческое и православное заклинания: «Господи, благослови! Полоска-матушка, как серый зай в край, кыш, побегай»[142]. От болей в пояснице и руках использовали другие заговоры, совмещая их с обрядом затыкания первых сжатых колосьев за пояс или натиранием ими спины. Один из подобных заговоров гласил: «Как матушка рожь стала год, да не устала, так моя спинушка жать бы не устала»[143]. Вызвать боль в спине мог воткнутый в землю серп, поэтому этого старались не делать. Когда вечером уходили с недожатого участка, то оставляли на краю два пучка колосьев, положенных крест-накрест: это должно было предотвратить ранение от серпа во время работы.
Окончание жатвы — «дожинки» — было связано с верованиями в полевых духов, скрывающихся в недожатых колосьях. Ими могли быть «полевая баба», зайцы, перепелки, совы, «пожиналки», кони и другие зооморфные и антропоморфные персонажи. Полевых духов требовалось прогнать с остатков несжатого поля. В Архангельском крае чаще всего «гнали зайку», а в Псковской губернии «гнали и зареза́ли бабу», на Брянщине — перепелку[144].
К XX столетию у русских крестьян накопилось множество «жнивных» песен, которые исполнялись во время начала, разгара и концовки жатвы. Наибольшее их число посвящено жалобам на тяжелую работу, боль в спине и руках, а также изгнанию из жита зооморфных духов. Так, на Брянщине пели:
А вы, девочки, жните! Перепелочка в жите. А мы постатьку сгоним, Перепелочку словим.Существовали и так называемые «бородовые» песни, связанные с плетением из последних колосьев «бороды»:
Ходил козел по меже, Ходил козел по меже, Дивовался бороде…[145]«Борода» была сугубо ритуальной вещью наряду с последним снопом и жатвенным венком. Последние колосья не следовало жать, их нужно было оставить на поле, скрутив в жгут, пригнув к земле, завязав ниткой, придав ту или иную форму и украсив цветами. Это была жертва богам. В четырех поздних русских источниках богом, которому посвящалась «борода», назывался Велес-Волос, не вошедший в свое время в пантеон князя Владимира, но упомянутый в договорах Руси с греками 911 и 944 годов, где Велесом клялись купцы и другие участники русского войска (кроме самого князя и его дружины, клявшихся Перуном). Но «борода» могла также восприниматься как жертва полевому, полудницам, птицам.
Последний день жатвы, как, впрочем, и первый ее день, отмечался совместной семейной или общинной праздничной трапезой. Важно было не сделать окончание жатвы абсолютным, но как-то повлиять на удачный урожай будущего года. Именно этому и должны были
