Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин

Шорохов задремал. Проснулся он от громкого возгласа:

— Станция Троекурово! — Мануков стоял у экипажа, опираясь плечом о его крутой бок. — От Раненбурга отмахали двадцать пять верст. Знаете поговорку: страх — лучший погонщик.

Судя по голосу, он был в прекрасном настроении.

— Совдеповские? — спросил Варенцов.

— Без сомнения. Но вот какая подробность. У вокзала пассажирский поезд. Знаете, куда он утром пойдет? В Лебедянь. Отсюда это на юго-запад. Верст семьдесят.

— А там какие? — придушенно вырвалось у Нечипоренко. Он все еще сидел на кучерском месте.

— Естественно, красные, коли туда собирается идти поезд от красных. Разве неясно?

— Ой!

Нечипоренко наклонился и начал шарить у себя под ногами, нащупывая баул.

— Ну что вы, друг мой, — покровительственно отозвался Мануков. — Зачем гневить господа!.. Очень боитесь большевиков? На такой случай прошу запомнить: мы — козловские обыватели, бежали от мамонтовцев. Отговоримся, поверьте! Только не суйтесь, предоставьте объясняться мне. Пройдет превосходно. К такому повороту событий я вполне подготовлен. Но знаете, что всего замечательней? — он поднялся на ступеньку экипажа. — Следовательно, корпус из-под Раненбурга никуда не отступил. Все, чему мы вчера вечером были свидетелями, разведка боем, не больше. — Он наклонился к Шорохову. — Вам ясна моя мысль? — Не очень.

— Но если бы корпус отступил, то куда он мог повернуть? Прямо на юг? Исключается: не возвращаться же на Дон! Идти на юго-восток или восток? Однако это — опять на Козлов и Тамбов. С точки зрения военной и политической, смысла в таком решении нет. На запад или юго-запад? Но тогда неизбежно уже была бы перерезана железная дорога на Лебедянь, чего, как видим, не произошло. Иначе красные туда не отправляли бы поезд. Значит, корпус намерен идти в прежнем направлении и скоро — может, даже в ближайшие часы — всей своей мощью снова обрушится на Раненбург. Наш разговор, когда выезжали из Козлова, надеюсь, вы помните?

— Простите, я себя тогда скверно чувствовал. Я и сейчас… Мануков прервал его:

— Не верите. Вы за наступление с подтягиванием тыловых баз снабжения, с толпами интендантов и, разумеется, поставщиками из купечества. Вас я уже разгадал: вы во всем и всегда за чугунную поступь. А весь этот рейд — песня!

Он повернулся к остальным компаньонам:

— Вы, господа, сетовали, что прибыли в Козлов слишком поздно. Ну что же! Впереди Лебедянь, куда корпус еще не вступил. Но вступит! Есть возможность быть на месте в самый первый момент.

Нечипоренко уже отыскал баул, поставил себе на колени, задумался. Вжавшись в угол экипажного сиденья, застыл Варенцов.

— Итак, в Лебедянь, — продолжал Мануков. — Да сейчас и нет выбора. Возвращаться в Раненбург? Окажемся между жерновами.

«В Лебедянь! Быть там свидетелем смены власти, — за него договорил про себя Шорохов. — Для тебя это по-прежнему главная проблема войны. Умен же ты, брат. Не отнимешь — умен».

— А екипаж? — по-украински спросил Нечипоренко. — Таки здорови гроши!

— Пожалуйста! — ответил Мануков. — Берите с собой в пассажирский вагон.

— А мы в нем до Лебедяни. Кони добрые. За ночь поотдохнут, выпряжем, попасем.

— По красному тылу? — Мануков перешел на злой шепот. — Извольте хорошенько запомнить: наши колымаги видели в прифронтовой полосе с казачьим эскортом. А кучера? Думаете, они будут молчать, когда попадут в руки чекистов? Слышали про таких?

— Кто там нас видел? — С аэроплана!

Шорохов мог бы подлить масла в огонь: если вот-вот начнется предсказанное Мануковым широкое наступление корпуса на Раненбург, так ли уж твердо можно считать, что кучера попадут в руки красных? Но и в этот раз остановило его обычное осторожное «стоит ли?».

— Придем — и сразу к поезду, — заключил Мануков. — Судя по столпотворению на станции, никаких билетов не надо. Только зайти в вагон. В этом друг другу поможем, но без единого слова, будто совсем не знакомы. И не смущаться. Публика там самая разная. Выделяться не будем. Поистрепались изрядно. Как теперь очевидно — на счастье.

Поезд состоял из паровоза и трех пассажирских вагонов. В темноте казались они черными, будто были обмазаны сажей. Так же мрачно выглядело двухэтажное, с зубчатым карнизом здание вокзала.

Шорохов шел последним и услышал:

— Куда прешь?

— Как это куда? — закричал Мануков. — А-а па-аз-вольте про-ой-ти в вагон! Я покидал его всего на минуту.

В ответ раздалась ругань.

Они были уже возле поезда. Вдоль вагонов на мешках, узлах, а то и прямо на земле сидели и лежали люди. Была тут их не одна сотня. Компаньоны остановились. Нечипоренко задышал Шорохову в ухо, сказал:

— Силой надо. Вчетвером-то!

Подошел Мануков.

— Распоясавшееся хамье, — его голос дрожал. — Ни совести, ни стыда. Шорохову была приятна беспомощность компаньонов. Случись это на Дону, на Кубани, они бы знали, что делать. Разыскать стражника, кого-либо из железнодорожных чинов. Расчистят дорогу, усадят. Владыки жизни! Здесь иначе. И насколько же быстро они усвоили, что не могут проявить тут своей обычной напористости.

— Заплатить надо, Леонтий, — обратился к Шорохову Варенцов.

— Кому? — удивился тот.

— Машинисту, кондуктору… Сделай для ради господа бога. Злорадная мысль мелькнула у Шорохова: пойти к коменданту станции, сказать:

— Срочно свяжитесь с Агентразведкой армии.

Назвать, конечно, некоторые фамилии. Сразу найдется место в вагоне, будет и встреча со связным…

— Давайте еще раз пройдем вдоль вагонов, — предложил он. Дверь, от которой только что прогнали Манукова, была закрыта.

Трое здоровенных мужчин в шинелях навесили на буфера мешки. Такой же груз примостили на ступени. Стояли, привалившись к ним. Выражение лиц было зверское. У каждого рука за пазухой. Что там — граната? Наган?

Пошли дальше. Тамбур вагона, примыкавшего к паровозу, был завален шпалами. Поверх них сидели люди. Из-за темноты самих этих людей рассмотреть не удавалось, видны были только огоньки цигарок. Ремонтная путевая бригада.

— Здорово, товарищи! — обратился Шорохов в темноту. — Наших здесь нет?

— Наши уехали, остались только ваши, — насмешливо раздалось в ответ.

— Так я ваш и есть, — он взялся за поручень.

— Да ну? — послышался тот же насмешливый голос.

— А что? Всю жизнь у металла.

— И как же ты с ним? Ты его или он тебя?

— Токарничаю. Вот и сейчас со своими ребятами в Лебедянское депо направлен.

— Сам-то откуда?

— Спроси лучше, где меня не было.

— И где же?

— Мариуполь, Бердянск, Таганрог… По всему Югу России мотался.

— В Мариуполе на каком заводе работал?

— На «Никополе».

— И Гиля знаешь?

— Зануду эту? Разговаривает, а к тебе затылком становится. Переспросишь — с завода вон!

— Видно, что знаешь. Сюда-то как занесло?

— Кормиться надо. Сейчас в лебедянское депо… — Ты говорил.

— Товарищи! Помогите в вагон попасть. Ходим, ходим… Народ расталкивать?. Где там! Скарба у каждого — горы.

— А у самих и барахла никакого?

— Яко наг, яко благ. Табачишко есть неплохой.

— Ладно, мужики, лезьте, — донеслось из тамбура. — Жрать нечего, хоть покурим…

Когда Горшков еще только приближался к тому человеку у «Гранд-отеля», он уже знал, что перед ним агент. Метод исключения подсказал. Троих из этой компании Горшков прежде успел повстречать у Торговых рядов, наметанным глазом быстро выделил из общего числа маститых козловцев, ни на одном опознавательного знака не обнаружил. Следовательно, знак должен быть на четвертом. Вот, наконец, и четвертый. Горшков устремился к нему, облегчая себе начало как бы случайного разговора, протянул ладонь с серебряным шейным образком и отшатнулся: знака на агенте тоже не было. Притом подбородок и правая щека залеплены пластырем, ворот рубашки расстегнут, из-под нее виднеется бинт.

Для Горшкова все увиденное могло означать только одно: в данное время агент предполагает за собой слежку и снял опознавательный знак, чтобы предупредить связного. Тем спасал его.

И Горшков, естественно, не произнес пароля, однако незаметно последовал за этим человеком до самого дома, куда наконец тот вошел. Присев на другой стороне улицы на лавочку возле чьих-то ворот, Горшков дождался прихода в тот же дом двух пожилых купцов, а затем налета мародеров и появления последнего из их четверки. Все было правильно. Приезжие ночевали здесь.

Он даже вознамерился просидеть на этой лавочке до утра. В городе ему идти было ни к кому нельзя. Тем более не мог он возвратиться на свою собственную квартиру. В такую же тихую улицу конные патрули наверняка не заедут. Ну а какие-то возможности для контакта с агентом это могло открыть.