Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин

По приказу урядника двое верховых остались конвоирами.

Обоз тронулся. Компаньоны побрели за телегой.

— Подлецы, — как заклятье повторял Мануков. — Подлецы. Шкуру прикажу спустить…

А возы двигались медленно. За час проходили не больше двух верст. Сильно жгло солнце. Донимали мухи. Из-за дорожного затора впереди иногда останавливались.

Во время одной из таких остановок подъехал казачий офицер. Подъесаул. Брезгливо ткнул в компаньонов нагайкой: — Эти?

— Так точно, ваше благородие, — ответил один из конвоиров. Мануков приподнял голову, взглянул на офицера:

— Происходит ошибка. Немедленно доложите в контрразведывательный отдел штаба корпуса. Вы меня слышите?

Подъесаул вплотную подъехал к их телеге. Грудь его лошади навалилась на борт. Борт затрещал. Рукояткой нагайки подъесаул поддел Манукова за подбородок:

— Как ты сказал?

— Приказываю немедленно доложить обо мне полковнику Родионову. Не сделаешь, ответишь собственной головой. Или задом, если у тебя это одно и то же.

Подъесаул ошарашено откинулся в седле:

— И как же мне, господин большевик, доложить?

— Мануков!

— Одну эту фамилию? — Да.

— И достаточно? И лично полковнику? И никому другому? Подъесаул почти вдавил черенок нагайки ему в горло.

— И не пытайся, — прохрипел Мануков. — Будешь жалеть. Я тебя потом из-под земли достану.

Лицо его посинело от натуги.

— Да если хочешь знать, полковник Родионов рядом с тобой и стоять не станет, — подъесаул обрушил на Манукова злейшую брань. — Он т-тебя!.. Я т-тебя! — подъесаул яростно хлестал нагайкой по лежащим на телеге мешкам. — Как собаку! На суку! Всех! Тебя первого!

Он резко выпрямился в седле. Лошадь под ним поднялась на дыбы. Пена с ее морды полетела Шорохову в лицо. Наконец лошадь унесла подъесаула.

Обоз снова тронулся.

Правда, после этого отношение конвоиров изменилось. То, как Мануков говорил с офицером, произвело на них впечатление. Компаньонов развязали, приказали сесть на телегу, за которой они прежде шли, вечером дали на всех краюху хлеба, ведерко воды. Такая же еда была и у возничего, сгорбленного молчаливого мужика в солдатской шинели, очень недовольного тем, что к нему на телегу подсадили их четверку.

Из нескольких слов, которые он обронил, Шорохов понял, что лошади и телега его собственные. Мобилизованные в одной из деревень под Тамбовом. С тех пор казачье войско влечет его за собой.

— И ты, батя, поддался, — полувопросительно проговорил Шорохов.

Мужик смерил его долгим недобрым взглядом и сплюнул.

— …Ноя еще раз прошу разрешения обстоятельно объяснить.

— Еще раз?

Мамонтов стоял, заложив руки за спину. Прибывший с докладом о неудаче под Раненбургом Попов хотя и перешагнул порог, но остался у входа. Знал: в такие минуты не приближаться к командиру корпуса — самое правильное. Скорее утихнет начальственный гнев. Оправданий-то действительно нет. Или, напротив, слишком их много. Не знаешь даже, какое в первую очередь приводить.

— Еще раз? И опять, что только из-за раннего наступления темноты краскомы имели преимущество? Немыслимо! Суд! Лишение должности, звания! Вы себе в этом отдаете отчет?

Попов с видом полной покорности наклонил голову. Происходило все это на исходе 28 августа в светлице кулацкого дома в селе Вязово.

— Вам известно, где мы сейчас? — продолжал Мамонтов. — Где? Где! В десяти верстах восточнее Лебедяни. А вчера вы где были? В шестидесяти верстах севернее этого города, вели бой, бездарно его проиграли, отдали эти версты врагу. Корпус теперь открыт для флангового удара, московского направления больше не существует. Не-ет. Только суд. Самый строгий… И то, что вы не отдаете себе отчета в последствиях, нисколько вас не извиняет. В составе вашей колонны следовали представители деловых кругов Дона, — без всякой паузы проговорил он. — Где эти господа?

— Мне докладывали, — торопливо рассыпался словами Попов, — вчера около девятнадцати часов вышеназванные представители прибыли в Раненбург. Прикомандированный к ним отряд возвратился к своему полку, но…

— Опять «но»! Хватит! Где приказ по Козлову?

— Приказ готовится.

— Не готовится. Уже подготовлен. Мной забракован. В оперативном отношении отряды самообороны полностью подчиняются штабу корпуса. Городская управа там начинает строить собственное государство, и у вас в отделе находятся сотрудники, готовые идти у нее на поводу. Они что? Куплены этой управой? Кому они служат?

Попов заговорил еще торопливей:

— По этому поводу смею доложить, все портит само название: управа! Они там, в Козлове, полагают, что коли у них управа, то сами они полностью должны всем управлять, как было еще до царей, при князьях. Нет-нет! Вы, Константин Константинович, не считайте, что это мелочь. Слова — они в наше время над людьми и народами владычествуют.

Мамонтов отвернулся к окну, что, как издавна знал Попов, было хорошим признаком. Значит, командир корпуса очень заинтересовался его словами. Обдумывает их. Попов с подъемом продолжал:

— Возьмите тех же большевиков. Они, как придут куда, сразу — Совет, комитет… Новое. По самим словам своим, по тому, как называются все их учреждения, должности, — комиссар!.. Коммунар!.. Убежден, ими отнюдь не зря так делается. Расчет! Обыватель сразу чувствует: надо повиноваться! Мы же сами всех тянем на стародавщину еще тех времен, когда на Руси удельные княжества были: управа, дружина, стражники, — а потом удивляемся: самостийщина! Так она же из этих слов прямо следует. А нельзя не идти в ногу с эпохой. Вечная истина.

— От командования колонной я вас отстраняю, — сказал Мамонтов. — Впредь — обязанности только по штабу. Идите.

«Слава тебе, господи, — думал Попов на подрагивающих ногах сходя с крыльца. — И как же удачно подвернулся этот козловский приказ. Просто подарок. А купцы? Да бог с ними! Мало ли на свете купцов?..»

Мамонтов после ухода Попова вызвал адъютанта. Приказал: — Записывайте.

Расхаживая по светлице, подождал, пока тот откроет журнал, приготовится.

— В дополнение к мерам по организации власти в Ельце. Первое. Городскую управу, которая будет моим приказанием создана в этом городе, именовать Советом районных организаций.

— Советом? — позволил себе переспросить адъютант.

То, что в Лебедяни корпус будет только проходом, а главная цель — Елец и штаб корпуса намерен там обосноваться надолго, он знал. Но именовать городскую управу Советом?

— Да. Так. Советом районных организаций. Советом. Вот именно. Второе. Обязанности полицейской службы в этом городе станут исполнять лица, именуемые квартальными попечителями, а сторожа из числа обывателей, выставляемые у каждого дома, — дежурными. Третье. При коменданте города образовать просветительный отдел для агитации посредством искусства. И последнее. Записывать это не надо. Немедленно сообщите Игнатию Михайловичу: известные ему предприниматели Юга России под Раненбургом, возможно, захвачены красными.

Горшков ушел из Таробеева в три часа ночи 29 августа. Причиной был не страх перед активистами кулацкой власти. В конце концов, она его еще так и не тронула. Тревожила мысль: а вдруг купцы возвратились в Козлов? Дело в том, что в составе штабной колонны — Горшков опознал ее по сотне добротных фур и повозок, по обилию в ней господ офицеров верхом и в колясках, — так вот, в штабной колонне купеческих экипажей не оказалось, причем прошла эта колонна еще 26 августа, и после того дорога вообще опустела. Могло быть, конечно, что купцы уехали с тем войском, которое из Козлова проследовало на север, на Кочетовскую. Ну а если почему-либо вернулись назад? Какой-то дополнительный шанс все же выполнить задание Кальнина тогда появлялся, и не воспользоваться им он просто не имел права, тем более что, опираясь на палку, кое-как идти теперь мог.

Восточный край неба только-только начал светлеть. У моста спали, обняв дубинки, мужики-караульщики. Горшков неслышно проскользнул мимо них.

Село, в котором крестьянин с бляхой спрашивал, не перебиты ли в Козлове коммунисты, обогнул полями.

Нога болела терпимо. Около полудня со стороны Ивановской слободы, успокоенный тем, что в пути не было никаких происшествий, он вошел в город. У начала улицы стояли стражники с белыми повязками на рукаве и в гражданской одежде, с интересом следили за тем, как пяток других таких же стражников пытался вытащить из дорожной ямы пожарную повозку с насосом. Запряженная в нее лошаденка помощи им не оказывала, понуро стояла, пошире расставив ноги.

Чтобы не маячить перед стражниками, Горшков быстренько свернул в прогал между домами.