Любовь и жизнь леди Гамильтон - Генрих Шумахер

Эмма молча смотрела ему вслед. Однако, когда он взялся за дверь, она вскочила и протянула к нему руки.

— Еще одна длинная ночь в этом доме? Возьмите меня с собой!

Глава пятнадцатая

Templum Aesculapio sacrum[19].

Она давно уже знала этот дом. Когда она, еще в магазине мистера Кейна, мечтала стать актрисой, она однажды в воскресенье отправилась посмотреть на него — жилище великого Гаррика. Долго стояла тогда перед входом и старалась представить себе, как Эмма Лайен однажды войдет сюда, а он встретит ее и будет чествовать как равную, как соратницу в борьбе за славу.

Теперь великий артист был мертв, а его дом превращен в храм шарлатанства. И Эмма Лайен вошла сюда, чтобы обнажать свое прекрасное тело под алчными взглядами толпы. Тоже спектакль, но, увы, не тот, о котором она когда-то мечтала.

Доктор Грэхем провел ее по просторным залам, уставленным диковинными машинами. Здесь — усердно разминали мышцы простертых на длинных столах увядших старцев; дальше — грязевые и травные ванны возвращали упругость дряблой коже изнуренных разгулом мужчин; сверкающие аппараты на подставках из прозрачного, как вода, хрусталя, подводили таинственный электрический ток к нервам до времени состарившихся юнцов. В назидание нынешнему вырождающемуся поколению и как образец для подражания на стенах красовались изображения героев и императоров, стяжавших славу своей физической силой. Слуги-великаны в расшитых золотом ливреях открывали двери и провожали посетителей. Своими крепкими мускулами, широкими плечами, могучими грудными клетками они являли собой живое свидетельство того, что и сегодня вполне возможно существование таких же торсов, как у Геракла, Тесея, Теодориха, Альфреда Великого, и что доктор Грэхем с помощью своей теории в состоянии волшебным образом извлечь из-под руин времени новое, гордое своей мощью человечество.

Над широкой двустворчатой дверью в конце — коридора сверкала огнями еще одна надпись: Templum Humenis aureum.

— «Золотой храм Гименея», — перевел доктор Грэхем, — ваше царство. Царство Гебы Вестины, богини вечной молодости и здоровья.

Он открыл двери и вошел туда вместе с Эммой.

Ей почудилось, что перед ней — золотое море. Стеньг шестиугольного зала были обтянуты золотой парчой, наверху — купол небесного свода с золотыми звездами. В центре зала на золотом цоколе стояла женская фигура выше человеческого роста — богиня плодородия, осыпавшая из золотого рога изобилия цветами и фруктами толпу жизнерадостных детей. Весело играя, они приникали к коленям богини, выглядывали из складок ее одежды, тянули к ней пухлые ручки и приподнимали край турецкого полога из затканного золотом шелка, под которым красовалось «божественное ложе Аполлона». Широкое и массивное, окаймленное золотыми решетками, оно опиралось на стеклянные ножки и было покрыто одеялами и пышными подушками нежного розового цвета. Зеркала, вставленные в высокие спинки кровати, давали трехкратное отражение того, кто покоился на нем.

Сквозь окна, чередовавшиеся с золотой парчой простенков, в зал лился мягкий, ласкающий глаза свет. Горячие солнечные лучи, приглушенные цветными стеклами окон, разрисовали цветным узором ковер на полу, зажгли золотые искры на роге изобилия в руке богини и окутали розовым мерцанием обнаженную женскую фигуру на ложе. Казалось, она дремала, закинув руки под голову. Ее тело отражалось в зеркалах.

— Хороша, не правда ли? — сказал доктор Грэхем. — Однако это не живое существо, а всего лишь кукла. Каков же будет эффект, когда сама Геба Вестина займет это место! Весь Лондон с молитвой преклонит пред ней колени. Ну, мисс Лайен, что вы скажете о вашей роли?

Эмма в раздумье смотрела на ложе. Ей предстояло стать Гебой Вестиной, богиней вечной молодости и красоты. Живым существом из плоти и крови, не куклой. И все же куклой, Гебой Вестиной, без души, без сердца, и горе тому, кто ее пожелает. Взгляд ее стал холодным, на губах появилась недобрая усмешка.

— Я буду играть эту роль!

Доктор Грэхем посвятил ее в тайны «божественного ложа».

— Радости жизни мы ощущаем только благодаря чувствам, — говорил он. — Они несут в наши души и боль, и блаженство. Но невозможно воспринимать радость или боль, не меняясь при этом. Всякое воздействие извне, всякое чувство, любое ощущение ударяет по нервам. Запах цветка заставляет вибрировать нерв обоняния. Подобно тому, как прикосновение к одному концу эластично натянутой струны передается на другой ее конец. Естественно, что под воздействием постоянных раздражителей наши нервы постепенно снашиваются. Чтобы этому воспрепятствовать, необходимо воздействовать на все чувства одновременно. Зрительный, обонятельный, слуховой, вкусовой и осязательный нервы, затронутые одновременно и слегка, создают ощущение высшего упоения чувственным восприятием. Нас охватывает сладостный сон. А так как наше внутреннее чувство — не что иное как результат воздействия на нашу душу внешних раздражителей, этот сон — самое полное счастье, дарованное нашей душе.

«Божественное ложе Аполлона» как раз и порождает эту сладостную негу наших чувств, это полное счастье нашей души. Дети, зачатые в условиях такой совершеннейшей гармонии, унаследуют высшие духовные и физические возможности своих родителей.

Репетиция.

Эмма сняла облегающее платье и укуталась в легкое прозрачное покрывало. Затем она взошла на ложе, которое стало, мягко покачиваясь, убаюкивать ее. Эмме казалось, что ее уносит дуновение ветерка.

Доктор Грэхем поднес огонь к кусочку амбры в курильнице. Зал наполнился пряным ароматом сладостно опьянявшим Эмму.

— Думайте о чем-нибудь прекрасном, радостном, — прошептал доктор Грэхем и тихонько ударил в ладони, — о чем-то, что вам мило.

Зал погрузился в полумрак, и предметы стали расплываться в неясные тени. Эмме казалось что из-под пола льется тихая, нежная музыка доносящаяся словно издалека. Уносимые ветром звуки арфы, рыдающий шепот флейты, томный напев виолончели, приглушенные детские голоса.

Затем засверкали всеми красками окна. В своем чудесном блеске они походили на драгоценные камни и гармонировали с мелодией и словами песни, которая, казалось, не только звучала, но и светилась. Мелодия сияла, краски пели.

Одиноко прекрасная дева блуждает…

Так пел хор, его сопровождали тихие вздохи флейт, появился нежно-оливковый цвет, а с ним красный и матовый белый.

По покрытым цветами лугам…

Радостные звуки взлетали в темной зелени, в нее вплеталось синее и желтое, напоминая о фиалках и желтоголовниках.