Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления - Дэвид Гранн

Но, как уже было сказано, «дьявол кроется в деталях»: углубляясь в прошлое Балы, коллеги Вроблевского обнаруживали не слишком приятные подробности. В 1999 и 2000 годах, в ту самую пору, когда рухнул бизнес Балы и распалась его семья, — а тогда же был убит Янишевский, — в поведении Балы обнаружились отклонения. Один из его приятелей вспомнил, что Бала «постоянно ругался и непременно хотел обнажиться на людях, выставить напоказ свое достоинство». Няня, работавшая у Балы, постоянно видела отца семейства пьяным, не контролирующим себя. Он орал на жену, обвиняя Стасю в том, что она «спит с кем попало, изменяет ему».

Несколько свидетелей сошлись на том, что даже после развода в 2000 году Бала все равно не хотел отпускать жену. Один знакомый охарактеризовал Балу так: «тип, склонный к авторитарности». И добавил: «Он постоянно контролировал Стасю, проверял ее телефон».

На новогодней вечеринке 2000 года, всего через несколько недель после гибели Янишевского, за Стасей решил приударить бармен, и, согласно показанию очевидца, Бала «чуть не рехнулся». Он вопил, что разделается с барменом, что «с одним таким уже разобрался». В тот момент Стася и ее друзья просто отмахнулись от этих криков, решив, что это пьяная похвальба. Тем не менее Бала был в такой ярости, что его должны были удерживать пять человек. Один из них сказал полиции: «Он взбесился, он был в амоке».

Пока Вроблевский с помощниками ломали головы над мотивом преступления, другие члены группы с удвоенной энергией работали над тем, чтобы отследить два подозрительных телефонных звонка в день исчезновения Янишевского — в офис погибшего и на его мобильный телефон.

Автомат, с которого были сделаны оба звонка, оплачивался картой. Каждая телефонная карта имеет серийный номер. Вскоре после того, как Вроблевский был вынужден отпустить Балу под подписку о невыезде, специалист по телекоммуникациям сумел установить номер карты, которой были оплачены звонки. Это позволило проследить и все остальные звонки, оплаченные той же картой. Всего за три месяца было сделано тридцать два звонка, в том числе родителям Балы, его подружке, его друзьям и деловому партнеру.

— Истина проступала все более явственно, — сказал Вроблевский.

Помощники Вроблевского довольно быстро установили и еще одну связь между подозреваемым и жертвой. Малгожата Дрождаль, подруга Стаси, сообщила полиции, что летом 2000 года она вместе со Стасей побывала в ночном клубе «Крейзи хоре» во Вроцлаве. Малгожата отправилась танцевать, но видела, как Стася беседует с каким-то голубоглазым и длинноволосым человеком. Она узнала его, поскольку и раньше встречалась с ним в городе: это был Дариуш Янишевский.

Следовало допросить саму Стаею, но разведенная жена Балы уклонялась от сотрудничества с властями — то ли боялась бывшего мужа, то ли на самом деле верила россказням, что полиция преследует его. А может быть, опасалась, что однажды придется признаться сыну в том, что изменяла его отцу.

Но на этот раз Вроблевский взялся за Стасю всерьез. Он предъявил ей главы из «Амока» — книга была написана после их развода, и Стася ее не читала. Согласно отчету Вроблевского, прочитав пассажи, посвященные жене Криса Соне, Стася была настолько поражена своим сходством с этой вымышленной женщиной, что согласилась дать показания.

Она подтвердила встречу с Янишевским в «Крейзи хоре». Они тогда проболтали ночь напролет, и Янишевский оставил Стасе свой телефон. Позднее у них состоялось свидание, они вместе отправились в гостиницу. Однако прежде, чем «что-то произошло», Янишевский признался, что состоит в браке, и Стася, по ее словам, тут же ушла.

— Я-то знаю, каково это, когда муж тебе изменяет, я не хотела причинять такую боль другой женщине, — пояснила она.

Янишевские вскоре помирились, и со Стасей Дариуш больше не встречался.

А через несколько недель после неудавшегося свидания, рассказывала далее Стася, Бала в пьяном виде заявился к ней домой и стал на нее орать, требуя, чтобы она созналась, что крутит любовь с Янишевским. Бывший муж сломал дверь и ударил ее. Он сказал, что нанял частного детектива и что ему «известно все».

— Он также сказал, что побывал у Дариуша в офисе, описал мне его контору, — рассказала Стася. — А потом сказал, что ему известно, в каком отеле мы зарегистрировались, даже в каком номере.

После исчезновения Янишевского Стася спрашивала Балу, не имеет ли он к этому отношения, но он это отрицал. Докапываться она не стала, поскольку ей и в голову не приходило, что Бала, пусть он пьяница и скандалист, окажется способен на убийство.

Впервые забрезжила разгадка последней строчки «Амока» — «Он погиб из-за слепой ревности». Наступило 22 февраля 2007 года, первый день суда над Балой, и зрители битком забили зал заседаний во Вроцлаве. Кого здесь только не было! Философы, рвавшиеся поспорить; молодые юристы, которых интересовали новейшие методы расследования, примененные полицией в этом деле; репортеры. «Убийством в XXI веке никого не удивишь, но убить, а затем написать об этом роман — это достойно передовицы», — откровенно писал (в передовице, разумеется) еженедельник «Ангора» со штаб-квартирой в Лодзе.

Судья Лидия Хоженская восседала в кресле под белым польским орлом. Согласно польским законам, вместо двенадцати присяжных дело разбирают двое судей и три заседателя из обычных граждан. Адвокат и прокурор сидели каждый за своим столом. Возле прокурора сидели родители Янишевского и его вдова, мать держала в руках портрет сына. Остальные места заняла публика, и где-то в последнем ряду пряталась полная немолодая женщина с коротко стриженными рыжими волосами — она волновалась так, словно речь шла о ее собственной жизни и свободе. Это была мать Кристиана, отец же вовсе не решился прийти.

Всеобщее внимание было сосредоточено на клетке посреди зала суда высотой около трех метров и длиной шесть, с толстыми металлическими прутьями. Она смахивала на вольер для хищников. Там в деловом костюме сидел Кристиан Бала и спокойно оглядывал присутствующих. Ему грозил максимальный срок заключения — двадцать пять лет.

Человеческое правосудие основано на предпосылке, что существует возможность установить истину. С другой стороны, как напоминает писатель Дженет Малькольм, суд — это состязание «двух противоборствующих рассказов», и «тот рассказ, который будет лучше согласован с уликами, возьмет верх».

В данном случае рассказ прокурора до странности напоминал сюжет «Амока»: Бала, как и его альтер эго Крис, выглядел аморальным любителем наслаждений, который, забыв о всяческих правилах человеческого общежития, в припадке неконтролируемой ревности убил человека. Обвинение предъявило файлы из компьютера Балы, который попал в руки полиции во время обыска в доме родителей подозреваемого. В одном из них, паролем к которому как раз и оказалось слово «амок», Бала скрупулезно и с самыми живописными подробностями перечислял сексуальные контакты более чем с семьюдесятью женщинами. В этом списке значилась и его жена Стася, и разведенная кузина, «немолодая и жирная», и мать приятеля — «старуха, жесткий секс», — и русская «шлюха в подержанном автомобиле». Прокурор предъявил также электронные письма, в которых Бала высказывается вполне в духе своего персонажа, так же грубо или, наоборот, высокопарно: «соки счастья», «мадам меланхолия». В злобном послании Стасе Бала писал: «Жизнь — это тебе не только трах». Крис говорил своей подруге: «Е…ля — это еще не конец света, Мери».

Психолог подтвердил: «каждый автор вкладывает в свое творение что-то от себя», и, по мнению эксперта, общими у персонажа и автора как раз и были «садистские» наклонности.

Бала выслушивал показания, сидя в своей клетке, что-то записывая и с любопытством оглядывая публику. Время от времени он подвергал сомнению ту самую посылку, что истина может быть установлена. Польский закон разрешает подсудимому напрямую обращаться к свидетелям, и Бала с энтузиазмом пользовался этим правом, умело формулируя вопросы таким образом, чтобы доказать неточность каждого показания. Когда бывшая любовница сообщила, что однажды Бала пьяный вышел на ее балкон и чуть было не совершил самоубийство, он поинтересовался, допускают ли ее слова множественное толкование.

— Можно ли свести все к семантике — к неверному употреблению слова «суицид»? — настаивал он.

Но по мере того как процесс продвигался и угрожающе накапливались свидетельства против подсудимого, философ все более превращался в практика. Теперь он пытался обнаружить бреши в самих фактах, которыми оперировало обвинение. Никто, говорил Бала, не видел его в момент похищения Янишевского, не видел, как он убивал или избавлялся от трупа. «Я не был знаком с Дариушем, и ни один свидетель не может доказать, будто мы виделись хотя бы однажды», — напомнил Бала. Обвинение, жаловался он, произвольно выдергивает какие-то эпизоды из его биографии и сплетает из них сюжет, весьма далекий от реальности. Прокурор конструирует «миф» или, как говорил мне потом защитник Балы, «сюжет романа». Адвокат же все время повторял: полиция и средства массовой информации увлеклись сюжетом и забыли об истине. Статьи о процессе выходили под заголовками «Правда причудливей вымысла» и «Он написал убийство».