Боеприпасы на зиму - Джордж Локхард

Мышонок тихо улыбнулся.

— Я люблю тебя, мама… — прошептали его губы за мгновение до огненного смерча.

Книга II

Of Mice & Peace

Страх погасил в ней свет, и Она побежала от неистового невежества Быка, наполнявшего небо и истекавшего в долину.

Деревья кидались на нее, и Она дико металась, уклоняясь от них, Она, скользившая сквозь вечность, ни с кем не соприкасаясь. Как стекло, ломались они позади нее под натиском Красного Быка. Он заревел вновь, и тяжелая ветка ударила ее по плечу так, что Она споткнулась и упала. Мгновенно вскочив, она побежала, но под ногами, стремительно буравя землю и перекрывая ей дорогу, вздымались корни. Удавами кидались на нее виноградные лозы, лианы плели сети между деревьями, вокруг хрустели сухие сучья. Она упала второй раз. Топот Быка отдавался в ее костях, и Она вскрикнула.

Должно быть, Она как-то выбралась из леса и неслась уже по твердой, голой равнине, простиравшейся за цветущими пастбищами Хагсгейта. Теперь перед ней был простор, ведь единорог только начинает скачку, когда безнадежно отставший охотник перестает погонять загнанную, изможденную лошадь. Она летела как жизнь, переходящая из одного тела в другое или несущаяся вдоль меча, быстрее всех, у кого когда-нибудь были ноги или крылья. Но, не оглядываясь назад, Она знала, что Красный Бык нагоняет ее, как луна, раздувшаяся, опухшая луна-охотница. Она чувствовала своими боками прикосновение его серо-фиолетовых рогов, словно он уже ударил ее.

Спелые острые колосья сомкнулись, преграждая ей дорогу, она растоптала их. От дыхания Быка серебристые пшеничные поля стали холодными, вязкими, рыхлым снегом липли они к ее ногам. Но Она все бежала, кричащая и побежденная, в ее ушах льдинкой звенел голос мотылька: «Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал за ними по пятам, затаптывая их следы». Он убил их всех.

Внезапно Бык оказался перед ней; будто шахматная фигура, пронесся он над нею в воздухе и опустился, преградив путь. Он не бросился на нее сразу, и Она не побежала. Когда Она впервые увидела его, он был громаден, но, преследуя, он вырос до таких размеров, что Она не могла даже увидеть его целиком. Подпираемое гигантскими смерчами ног, тело его изгибалось вдоль всего залитого кровью небосвода, северным сиянием пылала голова. Его ноздри зашевелились, он шумно вдохнул, и Она поняла, что Красный Бык слеп.

Метели рождаются на закате. Ледяные ветры сопровождают Солнце до горизонта, подобострастно вздымают фонтаны снежинок в его честь. И даже потом, долго, трусливо прячутся в скалах, выжидая, пока ненасытная хищница-ночь прекратит мучения издыхающего света. Ветры, как и шакалы, свирепы лишь в отсутствие львов…

Этим закатом, метель началась позже обычного. Стремясь отыграться за опоздание, ветер визжал и выл, тыкаясь в двери слепой заснеженной мордой. Старый сосновый сруб, сложенный из толстых, грубо обтесанных бревен, жалобно скрипел под напором стихии, вокруг стонали обмороженные деревья.

С подветренной стороны дома, рядом со скособоченной дверью, тускло светилось единственное окно, крест-накрест забитое досками. С подоконника свисали сосульки, в доме царил полумрак. Сгорбившись и уронив мощные руки, перед столом, где дымно горела свеча, сидел великан.

На голову выше самого крупного человека, косой сажени в плечах, так заросший волосами, что лица почти не было видно, обитатель бревенчатого сруба носил грубую одежду из шкур. Под густыми рыжими бровями подозрительно блестели глаза, различить их цвет при свече было трудно. Великан сидел, не двигаясь, понуро глядя в стол. Его грудь тяжело вздымалась.

Медленно тянулись минуты. Гигант механически, безо всякого смысла провел пальцем по столешнице. Еще раз. И еще. Его пустой, блуждающий взгляд упал на грязные нарты, валявшиеся у стены.

Великан сжался, будто от удара кнутом. Закрыл лицо ладонями, глухо застонал. Но мгновение слабости быстро миновало, и в срубе вновь воцарилась гнетущая тишина. Вопли ветра за стенами ее лишь подчеркивали.

Прошло немало времени, прежде чем снаружи послышались голоса и в дверь сильно, требовательно заколотили. Гигант очнулся не сразу; еще довольно долго он смотрел в пустоту невидящим взором. Наконец, когда стук перешел в откровенные удары, хозяин дома пришел в себя и встал, колыхнув пламя свечи.

— Кто? — спросил угрюмо.

— Открывай, Тур! Патруль!

— Угу… — буркнул великан. Неохотно приблизившись к дверям, он поднял тяжелый засов, с ликующим свистом впустив метель.

Следом за ветром, отфыркиваясь от снега, в дом протиснулось странное существо — его бы назвали кентавром, если б и четверолапая, и двурукая половины его тела не принадлежали снежному барсу. Грациозный, как и все кошки, очень крупный — с тигра, феллир кутался в белый пушистый тулуп особого покроя, хранивший от холода и широкую барсову спину, и мускулистый, слегка напоминавший человеческий, торс. Такие же пушисто-белые сапоги согревали четыре его «нижние» лапы.

— Ну и погодка, — низким, хрипловатым голосом, выдавил патрульный. Гигант ничего не ответил, лишь покрепче затворил дверь. Барсокентавр беззвучно скользнул к огромной кирпичной печи, занимавшей почти половину сруба. Открыл заслонку, бросил полено в пышущую жаром пасть. Хозяин безучастно наблюдал.

— Знаю, знаю, «чувствуй себя как дома, старый друг», и прочее, прочее, прочее… — промурлыкал незванный гость. Осмотрелся, принюхался. На пол, с его тулупа большими комьями сыпался снег.

— Чего надо? — неприветливо спросил великан, возвращаясь к столу. Феллир оглянулся, зло прижал уши.

— По делу, по делу, — одним прыжком оказавшись рядом, он сел «по собачьи» и уперся в стол обеими руками. — Ты на закате где был, а, Тур?

Гигант дернулся. Его взгляд невольно упал на грязные сани у стены.

— Мы… — он запнулся, стиснул зубы. — Я валил лес.

Патрульный моментально проследил, куда смотрит хозяин. Сузил зрачки, втянул носом воздух.

— Кровь, — произнес он негромко. — Твоя кровь.

— Не моя! — вырвалось у великана. Феллир понимающе кивнул.

— Давно?

— На закате…

— Сын?

— Дочь.

— Как?

Гигант застыл. Перед ним, будто наяву, встал тот проклятый миг. Говорил же… Не стой рядом…

— Рубили лес, — выдавил он через силу. — Дерево… придавило.

Феллир поцокал языком. Его живое, пушистое лицо отразило сочувствие.

— Что ж, один жить станешь?

Тур опустил голову.

— Уйду, — буркнул под нос. — С первой луной. На юг.

Патрульный перебрал ушами.

— Твое дело, Тур, твое. Но все ж ответь. Где был на закате?

— Где, где… — великан хрипло вздохнул. — В устье Амунки. Островок там. Хороший лес… — горло сдавил спазм. Феллир тем временем вытащил из «седельной» сумки небольшую грязно-желтую карту, обернутую рогожей, и деловито поставил крестик на изображении реки.

— Отлично… А ну, Тур, припоминай: видел кого на закате? Следы? Голоса? Запах?

— А чего? — хмуро поинтересовался гигант.

— Чего, чего, — патрульный потыкал когтем в карту. — Ты не чегокай, ты по делу говори. Видел?

Тур неохотно кивнул.

— Ну, видел…

Феллир весь подался вперед, его глаза загорелись.

— Кого?! — выдохнул он.

— Птицу… — гигант пожал плечами. — Мелкую такую. Орла, наверно.

Патрульный чуть не подпрыгнул:

— Как он выглядел?!

— М-м-м… — Тур почесал в затылке. — Ну, как выглядел… Мелкий. Весь белый, перья сверкают… Сидел у костра… Чертил крыльями знаки в воздухе. Мы с Еленой… — он запнулся.

— Ну, ну?! — поторопил феллир.

— Мы его видели, еще когда… К острову… Ехали, — выдавил Тур. — Друид, наверно… Огонь странный был. Треугольный… Помнится, еще подумал — надо бы прогнать, только друидов нам тут и не хватало… А потом…. Потом… Потом мне не до птиц стало…

Патрульный со вздохом обернул карту рогожей и убрал в сумку.

— Дурак ты, Тур. Большой волосатый дурень. Друид, мой хвост… Знал бы ты, кого упустил!

— Ну и кого?

— Да так, так… — феллир покачал головой. — Не заморачивайся. Воздуха, Тур! Глядишь, до первой луны еще свидимся, а нет — так чистой земли и воды тебе в спутники.

— Воздуха, — буркнул великан.

Бросив красноречивый, полный сожаления взгляд на печку, патрульный застегнул сумку и направился к дверям, на ходу натягивая перчатки. Тур безучастно смотрел ему вслед.

На миг в дом снова ворвалась метель, огонек свечи отчаянно забился. Но дверь с тупым звоном захлопнулась и великан остался в полумраке один. Тоскливый плач ветра как нельзя лучше отвечал его нынешнему состоянию.

Еще целую минуту Тур простоял молча, уронив могучие руки. Боли он почему-то не чувствовал. Наконец, с трудом переведя дух, гигант медленно, тяжко, опустился на скамью. Казалось, сам воздух в доме налился свинцом, было трудно дышать.