Жнецы - Джон Коннолли

– Я не знаю, что вы мне предлагаете, – сказал Луис. – Вы ж не говорите.

«Да он еще и паясничает, – мысленно отметил Гэбриел. – Зрел, зрел не по годам».

– Я предлагаю дисциплину, выучку. Предлагаю тебе канал для выхода твоего гнева, в нужном направлении и с использованием твоих талантов.

– Крышу, что ли?

– Прежде всего над самим собой. С этим я берусь помочь.

– А моя семья?

– Они рискуют ровно настолько, насколько здесь задержишься ты, и только если будут знать, где ты находишься.

– То есть мне остается или идти с вами, или выйти отсюда?

– Верно.

Луис задумчиво поджал губы.

– Спасибо вам за потраченное время, сэр, – сказал он после некоторой паузы. – А сейчас я, наверное, пойду.

Гэбриел, кивнув, сунул руку во внутренний карман пиджака. Оттуда он вынул конверт и протянул юноше. Конверт был не запечатан. После секундной нерешительности Луис принял его и раскрыл. При виде того, что там внутри, он попытался сохранить невозмутимость, но не получилось: выдали ошарашенные глаза.

– Здесь тысяча долларов, – уточнил Гэбриел. – А еще визитка с телефонным номером. По этому телефону со мной можно связаться в любое время дня и ночи. Подумай хорошенько над моим предложением, но помни мои слова: возвращаться домой тебе нельзя. А надо, наоборот, отсюда убраться, и чем дальше, тем лучше. И тогда прикинуть, что ты будешь делать, когда за тобой явятся те люди. Потому что они это обязательно сделают.

Конверт Луис закрыл, спрятал и вышел из комнаты. Гэбриел за ним не пошел: не было смысла. Он знал, что паренек из городка уедет. Если нет, значит, он просчитался и Луис ему все равно без пользы. Деньги здесь ни при чем: Гэбриел полагался прежде всего на свои суждения. А деньги вернутся еще многократно.

Выйдя на вольный воздух, Луис вместе с бабушкой возвратился домой, к их лесной лачуге. Дорогой они не разговаривали, хотя шагать пришлось три с лишним километра. Дома Луис собрал в сумку одежду, кое-что из милых сердцу воспоминаний о матери – фотографии, парочка оставшихся от нее брошек. После этого взял конверт и рассовал наличность – не только по карманам, но и по укромным местам: под стельки туфель, во вшитый под брючный пояс гомонок. Остаток разделил на две неравные стопки: ту, что поменьше, сунул в передний карман джинсов, а остальное упрятал обратно в конверт. Затем Луис по очереди обнял и расцеловал на прощание всех женщин, которые его растили, а бабушке помимо этого вручил конверт с пятьюстами долларами, после чего на грузовичке мистера Отиса отправился на автобусную станцию.

По дороге он попросил сделать всего одну остановку. Мистеру Отису этого не очень-то хотелось, но он видел, что усмотрел в этом мальчике шериф Вустер, а затем углядел приезжий Гэбриел, и потому понял, что ему лучше не перечить ни в этом, ни в чем-либо другом. Так что мистер Отис притормозил поблизости от бара Маленького Тома и, укрыв свой грузовичок в придорожном кустарнике, с опаской наблюдал, как Луис шагает через грунтовую площадку и скрывается из виду.

Плавясь от пота и волнения, мистер Отис дожидался в кабине.

Маленький Том поднял глаза от расстеленной на стойке газеты. Посетителей в баре пока не было (час еще не настал), а потому нечем было особо и заняться. По радио шел футбол. Тому нравились эти спокойные моменты, он их смаковал. Потому как потом весь вечер порхать-жужжать ему пчелой – сновать меж столов с напитками, тут и там останавливаться перекинуться словцом с сидельцами. Разговоры шли в основном о спорте, погоде, о перипетиях мужичья со своим бабьем (женщины бар Маленького Тома, слава богу, отягощали своим присутствием не чаще цветных, так что он был прибежищем сугубо для «своего» контингента). Линию бара Маленький Том соблюдал вполне исправно: не поднимать чересчур серьезных тем, не заводить чересчур глубоких разговоров. Никаких, боже упаси, разборок (Маленький Том этого не терпел) или откровенной пьяни (этого он тоже не одобрял). Выпил свою меру, и хватит: пожалте в путь-дорогу, да не вздумайте по пути лихачить или устраивать дома ссоры – насчет этого хозяин бара, прежде чем выпроводить клиента, давал ему наставление. Полиция в заведение Маленького Тома наведывалась редко: у отцов города он был на хорошем счету.

Ко всему этому можно с уверенностью добавить, что, как и многие приверженцы обывательской трактовки пресловутой «нормы жизни среднего американца», Маленький Том был по сути своей животным, обуреваемым неуемными и разнузданными аппетитами, сексуальным недержанием, а также отвращением ко всему, что отличалось от него самого: к женщинам, в особенности тем, что брезговали к нему прикасаться, если только любовь была не за деньги; к евреям, которых он по жизни и не встречал; к церковникам любых нестандартных оттенков и воззрений; к полякам, ирландцам, немцам и многим прочим, кто разговаривал с нездешним акцентом и носил имена, которые Тому было трудновато произносить; ну и, само собой, ко всем без исключения цветным.

И вот сейчас на пороге заведения стоял молодой темнокожий, молча взирая, как Маленький Том читает газету. Неизвестно, как долго этот цветной успел здесь простоять, но, сколько бы оно ни длилось, все равно непозволительно много.

– Топай отсюда, малый, – указал Маленький Том. – Здесь вашим не место.

Юнец не шевельнулся. Маленький Том сменил позу и тронулся в сторону откинутой крышки барной стойки. По пути он прихватил бейсбольную биту, лежавшую под стойкой на полочке. Там был еще и дробовик, но Маленький Том решил, что одного вида биты будет достаточно.

– Ты меня слышал? А ну брысь по своим делам.

– Я знаю, что ты сделал, – неожиданно промолвил юнец.

Маленький Том остановился. Хладнокровие парнишки вызывало некоторую оторопь. Тон голоса был ровный, а сам цветной с того самого момента, как Том его заметил, ни разу не моргнул. То есть вообще. Пристальный взгляд паренька словно проникал сквозь череп и, казалось, полз пауком прямо по извилинам: растеряешься тут.

– Ты что такое мелешь?

– Я знаю, что ты сделал с Эрролом Ричем.

Маленький Том осклабился – ухмылка разрасталась медленно, криво, растекалась, как мазут. Ах вон оно что: цветной молокосос, нигер, осмеливается дать волю своему пылкому нраву. Совсем, видать, нюх потерял. Ну да ладно: уж мы-то знаем, как сделать так, чтобы цветные прикусывали язык перед белым человеком.

– Он сам напросился, – сказал Маленький Том. – Считай, что и ты тоже.

Быстрым движением он махнул битой снизу, а не сверху, метясь наглецу в ребра, но тот с неуловимым проворством шатнулся вперед навстречу удару, а не от него, так что бита грянула по дверной притолоке одновременно с тем, как юнец с неожиданной цепкостью схватил Тома за горло и пригвоздил к стене. От удара по притолоке руку Тома простегнула тугая ознобистая боль. Пальцы ослабли, и в это мгновение наглец вдарил по ним левой рукой, отчего бита со стуком выпала на пол.

От изумления Маленький Том потерял реакцию. Цветные к нему никогда прежде не прикасались – даже их женщины, поскольку Маленький Том не смешивался с другими расами, ни силком, ни даже по их согласию. Сейчас он чувствовал у себя на шее прохладное дыхание этого нигера. Пальцы на горле неумолимо сжимались, было уже тяжко дышать, и тут в баре приоткрылась задняя дверь и послышался веселый мужской окрик. Хватка приослабла, а в следующее мгновение наглец с силой пихнул Маленького Тома вбок, прямо на табурет, через который он со всего маху бухнулся на пол.

– Эй! – уже не весело, а грозно окликнул голос, судя по сипу, Уилларда Хоуга. – Ты, мать твою, чё там вытворяешь, малый?

Паренек подхватил биту и рывком обернулся к новой угрозе. Безоружный Хоуг замер на месте. Нигер обернулся к Маленькому Тому.

– Ладно, в другой раз, – процедил он и спиной вытеснился из бара, прихватив биту с собой.

Через несколько секунд после его ухода бита снарядом влетела Маленькому Тому в окно. Дождем посыпались на пол стекла. Было слышно, как снаружи, взревывая движком, срывается с места небольшой грузовик. Увы, когда Маленький Том доковылял до дороги, машины уже и след простыл. Он так и не узнал, кто подвез того нигера к его заведению. Досадно. Это воспоминание еще долго угнетало Тома – даже после того, как он установил, кто был тот парень, и сумел довести это до тех, у кого были свои основания с Луисом разделаться. Ну а потом, с годами, память о том нападении как-то поиссякла.

Вообще, память Маленького Тома к той поре во многом выцвела: началась деменция, хотя он и пытался ее скрывать от завсегдатаев своего убогого заведеньица, все больше хиреющего вместе с хозяином. Так что когда паренек в конце концов возвратился уже зрелым мужчиной и заставил Маленького Тома сполна рассчитаться за содеянное с Эрролом Ричем, тот уже не мог узнать в Луисе того единственного цветного, что когда-то поднял на него руку.